Главная » Статьи » Дореволюционный период |
Лев Бронштейн в сибирской ссылке
16.03.2009
Автор: Иванов Александр Александрович Политическая биография Льва Давидовича Бронштейна (Троцкого) всегда привлекала внимание исследователей-историков. Сегодня уже достаточно подробно изучены различные стороны деятельности этого человека — революционная, военная, государственная, дипломатическая, оппозиционная, наконец. Постоянный интерес исследователей к этой теме получил в последние годы и благодатную источниковую базу — различными издательствами России и СССР были выпущены, а также переизданы с зарубежных оригиналов мемуары, труды и воспоминания современников об этом человеке. Активно разрабатывается теоретическое наследие Троцкого. Исследователи значительно продвинулись в изучении эмигрантского периода его жизни. Уже сделаны первые выводы и обобщения. (1) Казалось бы жизнь Троцкого, как в недалеком прошлом В.И.Ленина, изучена довольно полно. Однако несмотря на обилие научных и популярных работ, беспристрастное изучение его политической биографии по-существу только начинается. Слишком много еще предстоит исследовать и переосмыслить. К числу таких малоизученных страниц, без сомнения, следует отнести и сибирский период жизни Троцкого. Известно, что Лев Давидович провел в Сибирской ссылке два года. Впервые — на рубеже веков, в 1900-1902 гг. в Иркутской, а затем — в 1906 г. в Тобольской губернии. Эти годы многое определили в жизни Л.Д.Троцкого. Между тем, большинство исследователей его политической биографии вообще не останавливаются на этом времени, в лучшем случае, упоминают лишь о побеге, да об одном-двух расхожих фактах из его личной жизни.(2) Такое невнимание ничем не оправдано. Именно здесь состоялось партийное самоопределение Троцкого, именно отсюда он шагнул в большую политику. Изучение этого короткого периода, следовательно, важная задача, решение которой даёт своеобразный ключ к пониманию многих ранее неизученных страниц биографии этого человека. Исследованию сибирского периода жизни Троцкого и посвящена настоящая работа. Революционная юность Л.Д.Бронштейна, как известно, началась на юге России — в Николаеве. Он был одним из руководителей "Южно-Русского Союза рабочих”, — нелегальной организации, занимавшейся больше просветительской, чем политической пропагандой среди рабочих. Ещё совсем юный Лев пробовал писать листовки, вести рабочие кружки, выпускать гектографированный журнал. Уже в 1898 г. в возрасте 18-лет он был арестован и привлечен к формальном дознанию по делу "Союза...” Как видим, начало политической биографии Бронштейна было типичным и ничем не примечательным: таким путём попадали в революцию сотни недоучившихся гимназистов и студентов. Почти два с половиной года тюрем в Николаеве, Одессе, Херсоне, и, наконец, Москве, укрепили его революционную решимость, и, в тоже время, стали началом напряженной теоретической работы. Он изучает истоки и историю массонства, труды Антонио Лабриола, основы христианского учения. От богословия прокладывает, на первый взгляд, неожиданный мостик — впервые узнает о Ленине и буквально штудирует его книгу "Развитие капитализма в Росии”, изданную отдельно в Петербурге в 1899 г. Здесь же на него составляется первый розыскной формуляр: "Бронштейн Лейба (Лев) Давидов, он же Николай Троцкий и Яновский, лишенный всех прав состояния, сын колониста, иудейского вероисповедания, русский подданный, литератор. ...Приметы: рост 2 арш. 6 3/8 вершка, телосложения средняго, волосы, усы, брови, борода темно-каштановые, въющиеся, глаза голубые, близорук, носит пенснэ, лоб выпуклый, нос орлиный, лицо четырехугольное, губы полныя, подбородок широкий с ямкой посредине, держится прямо”. (3) Приговор о высылке в Восточную Сибирь под гласный надзор полиции касался не только Бронштейна. Вместе с ним подлежали наказанию все руководящие члены "Южно-Русского Союза рабочих” — Александра Лейбовна Соколовская, Элий Лейбов Соколовский, Гирш Лейбов Соколовский, а также Шолом Абрамов Зив и Шмуйл Берков Гуревич. Бронштейн и Соколовские были приговорены к 4 годам высылки, последние двое — к трём. (4) Все семь осужденных — евреи. Для революционного движения начала XX века это, в известной степени, закономерно — политика правительства в области высшего образования, существование пресловутых черт оседлости, серьезные ограничения в предпринимательстве, военной и статской службе — все это неизбежно порождало ответную реакцию. Это прекрасно иллюстрирует статистика. Как известно, политическая ссылка — своеобразное зеркало развития оппозиционного движения в стране. Не случайно, поэтому, по данным, например, Е.Никитиной, 22% всех политссыльных Сибири в 1900-х гг. были евреями. (5) О тюремном венчании Бронштейна и Соколовской упоминают многие исследователи биографии Троцкого, стремясь, вольно или невольно, придать этому факту характер некоей сенсационности. Между тем, среди революционеров, осужденных к ссылке на поселение или высылаемых административно, брак в тюрьме перед ожиданием приговора был не таким уж и редким явлением. К тому же ходатайство о назначении супругов в одно место ссылки удовлетворялось только в случае освящения брака церковью. За примером подобных браков далеко ходить не надо, достаточно упомянуть В.А.Гутовского. Ожидая приговора в московской тюрьме в том же 1900-м году он венчался с М.С.Симоновой (уроженкой города Томска), подал прошение о совместном проживании в ссылке и с 1901 г. поселился с ней в Иркутске. В.А. и М.С. Гутовские принимали активное участие в становлении Иркутской социал-демократической организации. На их адрес — квартира при библиотеке лютеранской кирхи на углу улиц Амурской и Большой — поступала ленинская "Искра”.(6) В Иркутском государственном архиве сохранилось несколько подлинников переписки Соколовской, Бронштейна с правоохранительными и тюремными органами империи по поводу совместного прохождения ссылки. Ещё 2 мая 1899 г. А.Л. Соколовская из Одесского тюремного замка просила министра внутренних дел, "...в случае могущей последовать ссылки, меня и жениха моего Лейба Бронштейна сослать в одно место”. (7) Нельзя не отметить интересного, на наш взгляд, факта: родители Бронштейна были против этого союза. Сегодня трудно сказать, почему? Были ли они против брака в принципе, имея в виду незрелый возраст сына или выразили свое несогласие самим выбором Льва Давидовича (Соколовская была гораздо старше своего жениха), а может быть руководствовались какими-то другими сооображениями, например, разницей благосостояния двух семей? Так или иначе, история сохранила для нас официальное отношение исполняющего делами Иркутского губернатора Пятницкого от 8 декабря 1899 г. в канцелярию Иркутского военного Генерал-губернатора, в котором указано: "Препровождая при сём для доклада Его Высокопревосходительству прошение землевладельцев Давида и Анны Бронштейн, ходатайствующих о назначении высланному за государственные преступления в Восточную Сибирь сыну их, Лейбе Бронштейну, места жительства отдельно от такой же ссыльной Александры Соколовской, имею честь присовокупить, что названные Бронштейн и Соколовская... назначены оба на жительство в Преображенскую волость Киренского уезда”. (8) Отсутствие родительского благословения не остановило Льва Давидовича. 21 марта 1900 г. из Московской пересыльной тюрьмы он пишет прошение на имя Иркутского генерал-губернатора А.Д.Горемыкина: "... имею честь просить Ваше Высокопревосходительство о том, чтобы жена моя, политическая ссыльная Александра Лейбовна Бронштейн, урожденная Соколовская, была назначена в одно со мной место Восточной Сибири.” (9) Почерк мелкий, правильный, по сегодняшним меркам, калиграфический. И Соколовская просит повторно, именуясь уже по мужу Бронштейн. Значит, брак был освящен где-то между 2 мая 1899 г. и 21 марта 1900-го, скорее же всего, весной 1900 г. Как известно, Александра Львовна уже владела профессией акушерки, была знакома с учением Маркса, активно участвовала в делах «Южно-русского Союза рабочих». Брак был заключен по любви, и, казалось, на долгие годы. После продолжительной должностной переписки столичных и восточно-сибирских охранных ведомств разрешение о совместном пребывании было получено. Местом отбывания наказания Бронштейнов определено селение Усть-Кутское Киренского уезда Иркутской губернии. (10) Летом 1900 г. Бронштейн и его сопроцессники прибыли сначало в Иркутск, а затем в Александровскую пересыльную тюрьму, что в 60-ти верстах от города. «Пересылка» состояла из нескольких деревянных бараков, обнесенных общим забором. Здесь надо было ждать отправки дальше на север. Из партий ссыльных составлялись этапы в десятки, а то и сотни человек. Порой между отправкой этапов проходило несколько месяцев. Отсутствие сколько-нибудь сносных условий содержания в Александровской пересыльной делало пребывание здесь для ослабленных тюрьмой людей просто невыносимым. Бронштейн же к этому времени провел в тюрьмах Николаева, Одессы и Москвы в общей сложности более двух с половиной лет. Но ему всё-таки повезло: уже в июле партию отправили на паузках вниз по Лене. Красота великой сибирской реки и возможность впервые за многие месяцы быть рядом друг с другом на время заслонили для Бронштейна и Соколовской мрачную перспективу ссыльной жизни. О предстоящих четырех годах пребывания в таёжной глуши, нужде и каждодневной борьбе за существование просто не хотелось думать. Одно из писем к Александре Львовне, написанное незадолго до отправки по этапу, прекрасно передает чувства Бронштейна: "... мы там будем вместе! Как олимпийские боги! Всегда-всегда неразлучно вместе! Сколько раз я уже повторяю это, и всё-таки хочется повторять и повторять...”. (11) Через три недели путешествия рекой паузок с политическими ссыльными был уже в Усть-Кутском. Местный исправник незамедлительно телеграфировал в Иркутск: «...Лейба Бронштейн и Александра Соколовская прибыли в село Усть-Кутское 2 августа, где и подчинены гласному надзору». (12) Началась ссылка. Для Бронштейна-политика — это важнейший период жизни. Трудности быта, бесконечные «ссыльные истории», отсутствие каких-либо денежных средств по-прежнему не страшат Бронштейна: «...книги и личные отношения поглощали меня," — вспоминал Лев Давидович в своей автобиографии. (13) Ссылка для него становится прежде всего временем политического самоопределения. Совершенно очевидно, что до этого периода Бронштейн не был марксистом. Стоит только проанализировать отдельные положения Устава "Южно-Русского Союза рабочих”, и можно убедиться в том, что лица, его составлявшие, были скорее романтическими заговорщиками, нежели марксистами. Например, члены организации обязывались бороться по принципу "один за всех и все за одного”, а тот, кто "проговорится о существовании Союза постороннему лицу”, считался изменником. (14) Невысокого мнения о политической физиономии Союза, по всей видимости, были и организаторы I съезда Российской социал-демократической рабочей партии в марте 1898 г., не посчитавшие нужным даже пригласить его представителей в Минск. К пониманию марксизма Бронштейн, как и многие социал-демократы, приходит не сразу. Первое знакомство с теорией Маркса во время тюремной отсидки 1897-1900 гг., в ссылке уступило место напряженному осмыслению накопленных знаний, политическому, а во многом и партийному, самоопределению. Путь Бронштейна к марксизму типичен для многих интеллигентов-разночинцев — через отрицание народничества, критику необходимости и неизбежности террора эсеров, понимание узости идей анархизма — к восприятию теории революционного свержения капитализма. Через много лет, пройдя уже советскую ссылку, находясь в изгнании, Троцкий сравнит Россию того времени с "огромной лабораторией общественной идеологии”. Добавим при этом, что заметное место в этой лаборатории занимал анархизм, с разновидностью которого — теорией "рабочего заговора” Махайского — верхоленские ссыльные познакомились одними из первых в России. Уже осенью 1900 г. здесь получила распространение книга В.К.Махайского под названием "Умственный рабочий”. Будучи в ссылке в городе Вилюйске Якутской области, Махайский создал собственное учение анаpхизма, получившее затем название "махаевщины”или «теории рабочего заговора». Состоящая из трех объемных тетрадок эта книга переписывалась во многих колониях, и попала в Верхоленск, очевидно, с очередной партией политических ссыльных. Работу В.К.Махайского читал и Бронштейн. Все три тетради книги были им тщательно проштудированы. Понравилась только первая, в которой автор разоблачал оппортунизм немецких социал-демократов. Две же других, особенно третья, излагавшая собственно говоря теорию Махайского, показалась Троцкому откровенно слабой. Здесь все логично: ещё в тюрьме читавший "Развитие капитализма в России” Ленина, Лев Давидович весьма скептически воспринял положение Махайского о том, что пролетариат способен самостоятельно выработать свою теорию и свою организацию. "Серьезной прививкой против анархизма”, — назвал Бронштейн впоследствии эту книгу. С самим же Махайским он встретился в Иркутске позже, весной 1902 г. (15) В самом начале века в сибирских колониях политических ссыльных было ещё мало представителей партии эсеров: "революционная волна” в стране едва подымалась, политическим террором занимались пока одиночки. Однако последние события в России породили в колониях ссыльных настоящие теоретические дискуссии. На этот раз речь шла о терроре как тактике политической борьбы. Каким было отношение Бронштейна к революционному террору? "После единичных колебаний, — напишет он в 1929 г., — марксистская часть ссылки высказалась против терроризма. Химия взрывчатых веществ не может заменить массы, говорили мы. Одиночки сгорят в героической борьбе, не подняв на ноги рабочий класс. Наше дело не убийство царских министров, а революционное низвержение царизма.” (16) Вполне определенная и ясно выраженная позиция. Но соответствовала ли она взглядам молодого Бронштейна? По всей видимости, его представления о терроре в начале века и через 30 лет имели существенные отличия. Всё не так просто. Не случайно, в 1922 г. в статье о А.А.Блоке, он напишет: "Революция, применяющая страшный меч террора, сурово оберегает это своё государственное право...” Здесь по-существу, Лев Давидович оправдывает необходимость и неизбежность революционного насилия, а, значит, и неизбежность террора в принципе. Подводя же итог долгим спорам с товарищами по ссылке, напишет что эти дискуссии показали ему "...чисто либеральную подоплеку эсеровщины.” (17) Напряженная теоретическая работа требовала практического выхода и апробации. В Европейской России это было вполне осуществимо: любой студент мог проверить свои теоретические построения на практике — агитируя в пролетарской среде, составляя воззвания, оформляя требования бастующих рабочих, пропагандируя среди учащейся молодежи. Но как проверить свои знания в Верхоленской ссылке, где капиталистические отношения едва-едва пробивали себе дорогу? Выход был, пожалуй, только один — журналистика. Для острого, жаждущего кипучей деятельности ума Бронштейна журналистика, а чуть позже и литературная критика, становятся настоящим спасением. Именно поэтому ещё в селе Усть-Кутском он начинает активно писать в иркутскую либерально-демократическую газету "Восточное обозрение”. * * * * * "Восточное обозрение” пользовалось известностью далеко за пределами Сибири и считалось одной из лучших провинциальных газет. С газетой активно сотрудничало ни одно поколение политических ссыльных. Это, прежде всего, народники — В.С.Ефремов, П.Г.Зайчневский, Д.А.Клеменц, С.Ф.Ковалик, Ф.Я.Кон, И.И.Майнов, М.А.Натансон, А.В.Прибылев, В.С.Свитыч, М.И.Фундаминский, Н.А.Чарушин, С.В.Ястрембский и многие другие. В начале XX века в газету начали писать и ссыльные "новой волны” — социал-демократы и эсеры: Е.К.Брешко-Брешковская, М.К.Ветошкин, Л.Б.Красин, Д.И.Кутузов-Илимский, В.Е.Мандельберг, С.И.Мицкевич, П.Ю.Перкон, М.В.Ромм, И.А.Теодорович. Нередко страницы "Восточного обозрения” превращались в легальную трибуну для политических дискуссий. Так было, например, со статьёй Красина "Судьбы капитализма в Сибири”, опубликованной в 1896 г. и вызвавшей многочисленные отклики и самое широкое обсуждение. (18) "Восточное обозрение” не только формировало общественное мнение огромного сибирского региона, но и была одним из центров легального и полулегального либерального оппозиционного движения в самом Иркутске. Помещение редакции нередко служило местом для конспиративных собраний, её сотрудники оказывали помощь революционерам в постановке типографской "техники”, содержали кассу для материального поддержания политических ссыльных. В годы Первой революции газета являлась непосредственным организатором городских забастовок, инициатором собраний и митингов. Не случайно, тираж "Восточного обозрения” не уступал многим столичным газетам и доходил в начале века до 20 тысяч экземпляров. Для политических ссыльных "Восточное обозрение” было и легальной трибуной, и местом, где можно было, заявить о себе, проверить свои теоретические концепции. Именно это и привлекло сюда Бронштейна. С осени 1900-го года он становится постоянным корреспондентом газеты. Удивительно, но Бронштейн-журналист — неожиданно многолик. Казалось бы, начинающий марксист должен писать только "дышащие праведным гневом социального обличения” строки о нужде рабочего класса и эзоповым языком звать на революционные баррикады. Однако Лев Давидович — богаче. Он предстает перед нами и как рядовой корреспондент, и как полный сарказма фельетонист-сатирик, и как талантливый литературный критик-публицист, и, наконец, что уж совсем неожиданно, как философ-диалектик. Абсолютное большинство своих статей и корреспонденций Бронштейн подписывает "Антид Ото”. В переводе на русский это соответствует понятию «противоядие». Выбор столь странного псевдонима (ни какой-нибудь там "Ленский”, "Сибиряков”, "Ангарский”, "Илимский”, или подобный "географический”, чем нередко грешили соратники по партии), через 30 лет Лев Давидович объясняет почти случайностью: "... я раскрыл наудачу итальянский словарь — выпало слово antidoto — и в течение долгих лет я подписывал свои статьи Антид Ото, разъясняя в шутку друзьям, что хочу вводить марксистское противоядие в легальную печать.” (19) На наш взгляд, выбор такого неожиданного псевдонима в известной степени закономерен. Именно в сибирской ссылке стала проявляться яркая индивидуальность Троцкого, которому все обычное казалось стандартным, а значит, неприемлемым. Уже псевдонимом он подчеркивает свою исключительность. Впрочем, справедливости ради, надо констатировать, что Троцкий здесь, увы, не оригинален. Достаточно просмотреть десяток-другой номеров "Восточного обозрения”, и можно без труда найти ещё несколько подобных проявлений самолюбования: "Ego”, "Nota Bene”, "Инкогнито”, "Фауст”, "Эльф”, "Миф”, "Август”... О чём пишет Бронштейн в своих корреспонденциях? Практически обо всём. Верный своему профессиональному предназначению, Лев Давидович стремится отразить любое значимое событие местной жизни. Вот, например, призыв молодых крестьян села Усть-Кутского на армейскую службу. Автор констатирует положительное, казалось бы, явление — медицинская комиссия "по здоровью” не забраковала ни одного призывника. Но корреспондент иначе истолковывает это. "Тут же любители "отрадных фактов” скажут: мол вот, ведь, ругают состояние медицины в деревне, а на поверку — всё не так.” Бронштейн выносит свое предположение: в действительности, сибирская медицина так плоха, что в обществе господствует закон естественного отбора. Условия закаляют человека. Относительно здоровый состав людей призывного возраста окупается непомерно высокой смертностью детей и подростков. "Впрочем, — замечает под конец статьи автор, — я давно уже переступил границы скромной роли корреспондента”. (20) Или вот другая корреспонденция молодого Бронштейна — репортаж с народных чтений. С помощью модного тогда "волшебного фонаря” в Усть-Кутском провели показ документальных материалов о жизни генералиссимуса А.В.Суворова. Казалось бы, прекрасно, и корреспондент должен только приветствовать просвещение народа. Но автор пытается опять же социально заострить это событие. "А для чего, например, — восклицает он, — Авдотье, никогда не выезжавшей из села дальше поскотины, знать о Мальтийском ордене или участии Суворова в разделах Польши?” Не лучше ли давать материалы о нашей сибирской действительности. Но вот их то и нет, — негодует автор! (21) Корреспондента-Бронштейна, призванного беспристрастно фиксировать и передавать те или иные события местной "обывательской” жизни неизменно подменяет и всегда подавляет Бронштейн-обличитель и порицатель. Нередко при этом чувство меры и художественного вкуса изменяет Льву Давидовичу, а его обличения попахивают дешёвым социальным морализмом. Например, появление в продаже народного отрывного календаря, изданного Сытиным, вызывает в душе корреспондента настоящую праведную бурю. Сам же невинный календарь он называет "лицемерно-пакостным” (не правда ли, так похоже на стандартный политический ярлык в духе предстоящего Пролеткульта), издеваясь над его "всеядностью”. "Здесь тебе и "любовь”, и "черти” оптом, и цветы — пошлость и неприкрытое невежество”. И тут же следует обращение к "образованным” людям — разве в этом их предназначение, разве так они должны просвещать народ? (22) Есть у Бронштейна и откровенно слабые корреспонденции. Читая их, невольно приходишь к выводу, что автор, помимо социального резонерства нередко скатывается и на обыкновенное плохо прикрытое самолюбование, оснащая свои работы подчас нарочито цветастым стилем и вычурным слогом. Впрочем, это была своего рода закономерная болезнь творческого роста. Не случайно поэтому, значительно позже уже зрелый Троцкий оценивал эти корреспонденции очень скромно, называя "статейками”. (23) Гораздо интересней нежели корреспондент на страницах "Восточного обозрения” предстаёт перед нами молодой Бронштейн — литературный критик. В его работах уже видны задатки будущего одаренного писателя-публициста. С уверенностью можно сказать, что автор изданных позднее многочисленных работ о русской революции, пролетарской культуре и партийности в литературе, формировался как критик именно здесь, в сибирской ссылке. Тем интересней для нас этот период. Большинство статей Бронштейна-критика посвящены необычайно острой для русской интеллигенции начала XX века теме — теме политики и искусства. В своих работах Лев Давидович пытается обосновать главное — примат классового подхода в искусстве над общечеловеческим. И это, надо сказать, ему убедительно удается. Возьмем хотя бы критическую статью Бронштейна о пьесе некоего драматурга Фёдорова "Старый дом”. В центре произведения господина Фёдорова — последние дни угасающего дворянского рода Палаузовых. Этот потомственный дворянин не унаследовал от своих предков стремления к накоплению материальных благ, он внешне инертнен, занят поиском ответов на "вечные” вопросы. Такой человек при столкновении с жесткой реальной жизнью беспомощен и беззащитен. Владимир Львович, по мнению автора, олицетворяет собой своего рода закономерный итог существования большей части российского дворянства, непожелавшей идти в ногу с новым временем. В конце пьесы жена Палаузова уходит от него к управляющему имением и это воспринимается им как финал всей жизни. Почему Троцкий взялся за рецензию этой банальщины? Ответ на вопрос, на первый взгляд, неожиданен: Лев Давидович, оказывается, углядел в пьесе Фёдорова "плохое неталантливое подражание символизму и символистам”. (24) Для современного исследователя биографии этого будущего бескомпромиссного, а часто и жестокого председателя Реввоенсовета республики примечателен и необычен уже сам факт интереса Троцкого к "чистому искусству”. Оказывается, его отношение к символизму — резко отрицательное, и это, в принципе, можно было бы предугадать. Однако, и это неожиданно, критик далек от огульных обвинений. На страницах "Восточного обозрения” автор в цикле статей, объединенных единым названием «Письма постороннего человека», пытается разобраться прежде всего в истоках этого явления. Он совершенно справедливо замечает, что символизм не выдуман кем-то конкретно, художественная литература уже по природе своей символична, и "символизм, как прием искусства, служащий для выявления основных типов в необуздано-сложном хаосе жизненных звуков, необходим и потому законен.” Оказывается, Бронштейн выступает только против тех "профессионалов искусства”, у кого символизм становится самодовлеющей целью, поправ и "гражданские интересы” , и "бедный здравый смысл, и даже отечественную грамматику”. (25) Интересные наблюдения и мысли, с которыми трудно не согласиться. Но вот, когда Бронштейн начинает исследовать природу декаданса он, увы, превращается в провинциального материалиста-ортодокса. Для него истоки декаданса кроятся лишь в стремлении части интеллигенции уйти от ”бурных социальных противоречий” в мир "чистого” искусства. А столь сложное и интересное явление, как символизм, Бронштейн объясняет просто "желанием забыться, оказаться по ту сторону добра и зла”. (26) Нетрудно заметить, что именно через критику декадентства и символизма утверждает Л.Д.Троцкий необходимость и неизбежность принципа партийности в литературе. Для него искусство должно обязательно участвовать в борьбе за революционное обновление мира. В этом восприятии Лев Давидович удивительно похож на Ленина, делившего, как известно, литературу на две части — пролетарскую, а, значит, имеющую право существовавать, и буржуазную, следовательно, чуждую марксизму и вредную. При этом марксизм из одной из множества социальных доктрин вырастал в сознании Бронштейна в некое всеобъемлющее и непогрешимое мировоззрение. Примечательно, что его рассуждения о культуре — будущая директивная схема воззрений, предопределившая для целых народов "легальный эстетический кодекс огромной эпохи”. (27) В Сибирской ссылке Бронштейн с точки зрения материализма Маркса пытался рассматривать и "вечные” вопросы человеческой жизни, считая, что в различных общественно-экономических формациях человек любит, стремится к дружбе, боится смерти по-разному, в зависимости ... от способа производства. Здесь Лев Давидович опять же плакатно ортодоксален. Судите сами: "...как дерево через корни питает свои цветы и плоды соками почвы, так личность находит питание для своих чувств и мыслей, хотя бы и самых "высоких”, в экономическом фундаменте общества”, — пишет он в своей автобиографии. (28) Разрабатывая тему политики и искусства Бронштейн закономерно приходит к осмыслению очень важного для него самого вопроса — роли личности или субъекта в историческом процессе. Он обращается к анализу необычайно модной тогда философии — философии Фридриха Ницше, посвятив ей специальную статью "Кое-что о философии "сверхчеловека”. Казалось бы, собственный яркий индивидуализм, стремление к неповторимости, вольно или невольно должны привести Льва Давидовича в ряды сторонников теории Ницше. Однако этого не происходит: Бронштейн не только не видит в этой теории ничего оригинального, но и безоговорочно осуждает её, считая, что Ницше не справился с главной задачей — прежде всего, не сумел до конца обосновать, кто же должен относить себя к "касте господ”, а кто к "обществу обыкновенных людей”. "Ницшенианцы, отрицая правовые и этические нормы буржуазного общества, ничего не имеют против тех удобств, которые создаются его материальной организацией. И вся их мораль сводится к праву пользоваться этими благами”. (29) Справедливости ради, следует заметить, что столь негативное отношение к теории "сверхчеловека” никогда не мешало самому Бронштейну очень высоко оценивать собственную роль в российском, да и в международном революционном движении. Своеобразное подтверждение этому суждению можно найти и на страницах его книги "Моя жизнь: опыт автобиографии.” Сквозь нарочитую личную скромность, в повествование нет-нет да и прорывается подчеркивание собственной роли в событиях 1905 и 1917 годов. Не в последнюю очередь поэтому в автобиографии довлеют скрупулезные заметки о раннем детстве, школьном периоде и юности, а портреты современников-революционеров даны лишь фрагментарно, продуманно помещены на второй план. Говоря о Бронштейне-критике нельзя не отдать должного широте его интересов. На страницах "Восточного обозрения” он публикует статьи о творчестве А.Герцена и Г.Ибсена, М.Горького и Д.Писарева, Г.Мопасана и Н.Гоголя, Н.Добролюбова и Г.Гауптмана. Большинство его критических работ отличает такая яркая полемичность, что невольно создается впечатление, не ищет ли автор специально повода, с кем бы схватиться, скрестить перья. Нужно сказать, что подобный стиль был присущ и более поздним и зрелым публицистическим работам Троцкого. (30) Исследование литературного наследия Л.Д.Бронштейна периода первой сибирской ссылки не было бы полным без двух, на наш взгляд, важных страниц, связанных, одна — с именем В.Г.Короленко, другая — с русской народной песенной поэзией. Если внимательно рассмотреть литературные работы Л.Д.Бронштейна в "Восточном обозрении”, невольно бросается в глаза их разительное сходство со стилем и манерой письма большинства повестей Владимира Галактионовича: тоже внимание к обездоленным и бесправным, детальное описание быта и нравов "простых” людей, таже острота обобщений и выводов. Влияние Короленко на творчество молодого Бронштейна было столь велико, что Лев Давидович порой невольно даже подражает знаменитому писателю, пишет "под Короленко”. Чтобы убедиться в этом, достаточно, на наш взгляд, перечитать лишь несколько корреспонденций из цикла "Письма постороннего человека” . На наш взгляд, увлечение Бронштейна Короленко можно объяснить не только литературным мастерством Владимира Галактионовича. Известно, что знаменитый писатель сам был политическим ссыльным и три года провел в Якутии, куда был отправлен в 1881 г. за отказ принести присягу Александру III. Именно после этой ссылки им были написаны самые талантливые и реалистические рассказы о бродягах, каторжниках, "гулящих людях” и поселенцах — "Яшка”, "Убивец”, "Сахалинец”, "Федор Бесприютный”, "Черкес”и другие. (31) Анализ литературного творчества Л.Д.Бронштейна периода сибирской ссылки имел бы существенный пробел, не упомяни мы еще об одной его грани — поэзии. Как и огромное большинство людей молодых и одаренных, Бронштейн, на наш взгляд, просто должен был писать стихи. Своеобразное доказательство тому — его письма к А.Л.Соколовской, проникнутые порой подлинным лиризмом. (32) Однако, оказывается, его поэтическая муза совсем не романтична. Впрочем, сразу же оговоримся: данный вывод мы обосновываем исключительно на воспоминаниях социал-демократа Б.И.Горева (Гольдмана), который после окончания Якутской ссылки останавливался проездом в Верхоленске в начале сентября 1902 г. Горев был здесь буквально через несколько дней после побега Льва Давидовича, более того, вынужден был остановиться в доме беглеца, где ночь напролет читал "Что делать?” В.И.Ленина. В своей статье "Перед вторым съездом” он отмечает "волнение местных ссыльных” после побега Троцкого, а также упоминает о "ссыльной молве”, приписывавшей Льву Давидовичу, как само собой разумеющееся, авторство не много ни мало, а знаменитой "Пролетарской камаринской”.(33) Это предположение Горева сегодня трудно проверить. Однако известно, что впервые текст песни был опубликован в сборнике российских социал-демократов "Песни борьбы” в Женеве в 1902 г. Отправляясь от мотивов народной песни о камаринском мужике и от известного стихотворения Л.Трифолева "Песня о камаринском мужике”, она действительно была очень популярной в рабочей и студенческой среде. Конечно же, причастность Л.Д. Бронштейна к этой песне весьма и весьма проблематична. Однако, внимательное прочтение самодеятельного варианта может убедить, по крайней мере, в одном: её автор относился именно к той когорте "несгибаемых борцов”, кто считал, что социальная или классовая польза искусства должна быть важнее его художественных достоинств. Вот почему, "Пролетарская камаринская” могла вполне выйти из-под острого пера Льва Давидовича. (34) Корреспонденции в "Восточное обозрение” конечно же не могли удовлетворить жажды революционной деятельности. Бронштейн постоянно ищет контакты с ссыльными, меняет, насколько это возможно, места пребывания, пытается найти единомышленников. После Усть-Кутского, где помимо него было всего двое политических ссыльных — портной и сапожник, Лев Давидовидович ненадолго переезжает в село Нижне-Илимское. Формальным поводом к переезду служит беременность жены, которой «в виду отсутствия врача в Усть-Кутском с 1 февраля 1901 г. разрешается двухмесячная отлучка для родов» в Нижне-Илимское. (35) Политических ссыльных в городе Илимске и селе Нижне-Илимском было также немного. В своих воспоминаниях Бронштейн называет всего двух — В.Д.Ульриха, "социал-демократа умеренного толка” и А.Н.Винокурова, занимавшего должность фельдшера. Однако здесь в отличие от Усть-Кутского Лев Давидович мог найти работу: с помощью друзей ему удалось устроиться конторщиком к купцу Я.А.Черных. "Это был могущественный торговый феодал, — напишет о нем Троцкий в автобиографии. — Многие тысячи подвластных ему тунгусов он называл "мои тунгусишки”. Подписать свою фамилию он не умел и ставил крест. Жил скупо и скудно целый год и прокучивал десятки тысяч на нижегородской ярмарке”. (36) Я.А.Черных — фигура примечательная. Троцкий прав, это был, действительно, неграмотный человек, научившийся лишь в глубокой старости выводить, да и то коряво, свою фамилию. А начинал Яков Андреевич "дело” простым бурлаком. Летом тянул суда вверх по Лене, зимой торговал — "шильничал”, как говорили, мелкими товарами, ходил по деревням с ящиком. Благодаря природной сметке и не всегда законному фарту, разбогател, и в конце 80-х годов открыл уже свою фирму под названием "Торговый дом Якова Андреевича Черных с племянниками”. К началу нового века он вытеснил из региона всех конкурентов, стал монополистом в торговле пушниной, мясом и зерном. В 1905-1910 гг. Черных держал магазины в Усть-Куте, Киренске, Витиме, Бодайбо, Якутске, Харбине, а к 1917-му году "шагнул” в миллионеры. В своем рассказе о купце Бронштейн даже и не упоминает, что Я.А.Черных занимался не только коммерцией. Был он известен и как благотворитель, стараниями которого, например, было открыто Высшее начальное училище в Усть-Куте, содержались в исправном состоянии дороги, строились пристани на Лене. (37) Трудом политических ссыльных Яков Андреевич пользовался всегда, доверяя им ведение бухгалтерии и делопроизводство. Так делали многие сибирские предприниматели: "политики” были честны, грамотны, да и требовали или "стоили” по причине своего гражданского бесправия, немного. Действительно, прав В.Н.Соколов утверждая, что дореволюционная политическая ссылка, оставила свой заметный след в становлении промышленности региона, "выполнив роль закваски для сибирской буржуазной квашни”. (38) Впрочем, торговым служащим Бронштейн оказался нерадивым: записав один фунт краски-медянки как пуд, он вынужден был через полтора месяца взять расчет, а проще говоря, был уволен. Материальное положение семьи политических ссыльных весной 1902 г. оказалось столь плачевным, что Льву Давидовичу пришлось обратиться с прошением к генерал-губернатору. Зная невероятно обостренное самолюбие молодого Бронштейна, можно без труда представить, как нелегко дались ему эти строки: «Вследствие отсутствия доступных мне занятий на месте ссылки — селе Усть-Куте, Киренского уезда, — я лишен возможности проживать здесь с женой и ребенком на одной казенной субсидии; посему честь имею покорнейше просить Ваше Высокопревосходительство разрешить мне переехать на жительство в село Знаменское Верхоленского уезда, где я надеюсь иметь какую-нибудь работу, и где содержание, совместное с семьёй брата моей жены (Ильи Лейбова Соколовского), будет обходиться несравненно дешевле». (39) «Покорнейшее прошение» не было удовлетворено и в конце 1902 г. Лев Давидович с женой Александрой Львовной и годовалой дочерью Зинаидой перебрался назад в Усть-Кут, а затем, после непродолжительного срока, переехал в город Верхоленск. Это был уже административный центр обширного региона, где существовали не только предприятия местной промышленности, "почтово-телеграфная контора, 5 лавок, 2 питейных заведения с оборотом до 40 тысяч рублей в год, а также казначейство, лестничество и полицейское управление”, но, главное, была относительно крупная колония политических ссыльных. (40) Ссыльных политиков стали отправлять в Верхоленск, как и в Нижне-Илимское, задолго до описываемых событий. Уже в 1887 г. здесь отбывали наказание не менее 10 осужденных. Согласно «Списка политических ссыльных Иркутской губернии на 01.01.1901 г.» «преступников» в городе было уже около 20-ти, в том числе, И.С.Антокольский, А.В.Гедеоновский, К.О.Коценцкий, А.М.Лежава, С.А.Плихтовский, Р.А.Тетрюмова и другие. Под номерами 59 и 60 в «Списке...» указаны: «Бронштейн Лейба Давидов, сын колониста, 23 лет и Бронштейн Александра Львовна, 29 лет». По данным Г.Сушкина, в колонии «политиков» существовала касса взаимопомощи, поддерживавшая ссыльных материально. К 1908 г., например, наказание ссылкой в городе и уезде отбывали уже 185 революционеров, причем, их число увеличивалось с каждым годом. (41) В своих воспоминаниях, относящихся к Верхоленску, Л.Д.Бронштейн называет имя и М.Г.Горвиц-Валецкого, ссыльного революционера, члена Польской Социалистической партии (ППС), одного из будущих руководителей компартии Польши, растрелянного в СССР в 1937 г. Именно от него он узнал впервые о Ю.Пилсудском. Молодого Троцкого поразила история дерзкого побега Пилсудского из Петропавловской крепости, и, по всей видимости, именно с этого времени, Лев Давидович начинает серьезно обдумывать план своего бегства из сибирской ссылки. Город Верхоленск имел своеобразное и геополитическое положение. Через него проходил "великий водный путь ссылки”, здесь встречались окончившие свой срок, возвращавшиеся в Европейскую Россию и новые партии осужденных. Благодаря этому политические ссыльные имели возможность не только видеться и обмениваться последними известиями, но и горячо дискутировать, обсуждать характер, перспективы и стратегию того или иного оппозиционного движения. Использовал эту возможность, конечно же, и Л.Д.Бронштейн. С кем из ссыльных встречался Лев Давидович в этот период? Известны имена лишь немногих. Тотже М.Г.Горвиц-Валецкий, выступавший с докладом о партийных группах в Польше. Троцкий вспоминает о "жестоких прениях по этому поводу”. В Качуге он познакомился с Ф.Э.Дзержинским, осужденным за принадлежность к СДКПиЛ. Ночью, при свете костра на берегу Лены будущий "рыцарь революции” читал свою поэму. Стихи показались Троцкому наивными и слабыми, а вот сам юноша, его лицо и голос, запомнились своей одухотворенностью. Здесь же Троцкий встречает М.С.Урицкого, проходившего дальше с якутской партией политических ссыльных, вспоминает о длинных спорах с Сухановым по поводу субъективного элемента в истории. (42) В Верхоленске он знакомится и с А.М.Лежавой, сосланным сюда ещё в 1896 г. по делу типографии "Народного права”. "Господствующей темой наших споров и дебатов были вопросы народничества и марксизма,” — запишет затем Лежава в своей автобиографии. (43) К 1902 г. споры и стихийные дискуссии с товарищами по ссылке получили у Бронштейна вполне логичное завершение — он взялся за написание теоретического реферата. В стране чувствовался революционный подъём, шло разрозненное и ещё во многом не осознанное оформление российского радикального социалистического движения. Стремление найти своё место в этих процессах и послужило толчком к решению взяться за перо. Этот реферат — пожалуй первая политическая работа Льва Давидовича, написанная им уже с марксистских позиций. Примечательно то, что его самый ранний литературный опыт был также связан с учением К.Маркса. В 1897 г. Троцкий попытался "публично разгромить марксизм”. Статья, в которой было много эпиграфов, цитат и "злого яда”, так и не была издана. Как вспоминал много позже автор, "никто от этого не потерял.”(44) Между двумя работами — 5 лет. Именно столько потребовалось Бронштейну для усвоения этой теории. Срок немалый, что свидетельствует о кропотливом и напряжённом умственном труде. Свой марксизм Троцкий буквально выстрадал, проверив его тюрьмами и ссылкой, ожесточенными спорами с товарищами и политическими противниками. Известно, что так трудно даётся, поневоле становится особенно дорогим. Может быть в этом и кроется разгадка ортодоксальности Троцкого-марксиста. Невероятно, но это так: блестящий оратор, трибун, индивидуалист в большом и малом, всегда и всюду стремившийся быть первым, в марксизме Лев Давидович оказывается догматом. Достаточно взять его любую статью о искусстве, литературе, строительстве Красной Армии, — какой бы неповторимой эрудицией ни блестал в ней Троцкий, неизменно он остается ортодоксальным марксистом. До конца своих дней он считал, например, что "в разной социальной среде человек любит, ненавидит и надеется по-разному.” (45) Даже после Октября 1917 г. Троцкий не пересмотрел своего отношения к К.Марксу. Ленин в этом смысле гибче, реалистичней. Своеобразный пример этому можно найти хотя бы в той же теории перманентной революции. Ленинская теория мировой пролетарской революции и теория Троцкого похожи. Но Ленин отказался от своей уже в начале 1921 г., заменив её так называемой концепцией "мирного сосуществования стран с различной политической системой". Троцкий же до конца своих дней оставался верен своему незыблемому credo. Этот первый марксистский реферат Бронштейна, по всей видимости, не сохранился. Но сохранились высказывания о нем самого автора. Они любопытны и важны для нашего исследования, поэтому позволим себе некоторое злоупотребление цитированием. В "Моей жизни...” читаем: "Раздавшись вширь, революционное движение оставалось, однако, разрозненным. Каждая область, каждый город вели свою особую борьбу. Царизм имел огромный перевес единства действий. Неоходимость создания централизованной партии сверлила в то время многие мозги. Я написал на эту тему реферат...”. (46) Конечно же, нужно сделать поправку на время написания этих строк — 1929 г. Троцкий уже зрелый, состоявшийся политик. События почти тридцатилетней давности он оценивает через призму настоящего времени. Но, вместе с тем, подчеркнем, Лев Давидович в далекой сибирской ссылке, в "медвежьем углу”, в самом начале нового века сумел удивительно тонко подметить и правильно оценить проблемы и задачи социал-демократического движения в стране в целом. Это — свидетельство его политического роста и становления как партийного стратега и будущего лидера. Заметим при этом, что с книгой Ленина "Что делать?”, сыгравшей столь крупную объединяющую и организующую роль для партии, Троцкий знаком ещё не был: впервые она была издана в Штутгарте в начале марта 1902 г. Теоретические выкладки требовали незамедлительной проверки. Для этого только лишь трибуна ”Восточного обозрения” уже не годилась. Нужна была "живая” аудитория, апробация собственных умозаключений среди оппонентов и единомышленников. И Троцкий решает ехать в Иркутск. Иркутск в начале ХХ в., особенно после событий 1905 г. в Европейской России, заслуженно считался не только административной столицей Восточной Сибири, но и подлинным центром политической ссылки всей империи. В городе были представлены все партийные формирования России. Большинство составляли конечно же народники. Прибывшие сюда еще в 70-80-х гг. XIX в., они занимали прочные позиции в журналистике, служили в отделении Русского географического общества, благотворительных организациях и даже в правительственных государственных учреждениях. На рубеже двух веков здесь стали появляться и первые ссыльные социал-демократы, что резко изменило соотношение сил внутри колонии. В 1899 г. сюда были высланы сразу 10 студентов — участников февpальской забастовки в Томском унивеpситете, а также петербуржцы В.Е. Мандельберг, М.И. Ромм, И.И. Шиллингеp, С.В. Помеpанец. Именно с их прибытия и началось организационное оформление эсдеков. Они вели кружки, активно агитировали среди служащих почты, телегpафа, упpавления Забайкальской железной доpоги, пpиказчиков, учеников стаpших классов гимназии и учительской семинаpии. (47) Весной 1901 г. в гоpоде сpеди pабочих-железноpожников стала вести активную пропаганду К.Н.Самойлова (Гpомова), бывшая бестужевка, выдвоpенная в Иpкутск из столицы за участие в студенческих пpотестах. В апpеле 1901 г. из якутской ссылки в Иpкутск пpибыл В.Ф.Гоpин-Галкин. Довольно быстро они установили тесные связи с кpужками В.Е.Мандельберга, И.И.Шиллингеpа и М.И.Ромма, и летом 1901 г. состоялось объединение нескольких гpупп в оpганизацию с комитетом. В состав комитета вошли пеpвоначально только политические ссыльные: В.Ф.Гоpин-Галкин, М.И. Ромм, И.И.Шиллингеp, В.Е.Мандельбеpг, А.Ф.Агаpев и К.Н.Самойлова. (48) Ссыльных социалистов-революционеров в Иркутске в начале века было не много: в масштабах страны эта партия ещё не успела съорганизоваться, соответственно и в Сибирь попадали единичные её представители. Однако после 1905 г. партийный состав ссылки заметно меняется — по численности эсеры начинают занимать здесь второе место, кое-где опередив и социал-демократов. Их влияние на общественные настроения в городе усиливается. Сложившуюся ситуацию хорошо передает в своих воспоминаниях "На ущербе революции” соратник В.И.Ленина, а позднее известный меньшевик В.С.Войтинский: "Среди ссыльных в Иркутске отчетливо выделялись две группы, почти что два лагеря: социал-демократы и эсеры. Эсеры были гораздо теснее связаны с местной жизнью чем социал-демократы. Иркутские адвокаты эсерствовали, симпатии к ним можно было заметить и среди местной еврейской буржуазии. В местной общественности установилось отношение к ссыльным эсерам, как к "своим”, а к эсдекам — как к "чужим”. Если эсеры сливались с обывательской средой, то эсдеки держались по отношению к этой среде с раздражавшим ее высокомерием...”. (49) Определенной поддержкой в иркутском обществе в этот период пользовались и анархисты. Уже упомянутый выше В.К.Махайский, поселившись в Иpкутске вместе с ссыльной В.Д.Гуpаpи-Бучульской попытался оpганизовать несколько pабочих кpужков. В начале апpеля 1902 г. здесь были pаспpостpанены листовки, пpизывавшие pабочих не довеpять интеллигенции, объединяться только на пpофессиональной основе, вести стачечную боpьбу. Итогом этой агитации, например, явилась политическая сходка около 30 pабочих-булочников, котоpым оpганизатоpами было заявлено, что "освобождение pабочих — дело pук самих pабочих”. (50) Приезд в город Л.Д.Бронштейна, таким образом, совпал с периодом активной борьбы внутри колонии политических ссыльных, связанной, прежде всего, с процессом партийного становления, и, следовательно, организационного размежевания, в первую очередь, радикальных направлений ссылки. Цель каждой группировки сводилась, в конечном итоге, к главному — расширению социальной базы своего движения. Троцкий прибыл в Иркутск вполне легально, воспользовавшись положением, по которому политссыльный, проживший на месте причисления не менее года, имел право передвижения по территории губернии с согласия местных властей. При этом революционер должен был подыскать лишь формальный повод и как-то обосновать свою просьбу. Разрешение на отлучку давалось практически каждому. Например, перед самым 1917 г., когда, казалось бы, государственная охранительная машина должна была действовать бескомпромиссно и принципиально жестко, распоряжением генерал-губернатора или губернатора в Иркутске под разными предлогами, связанными с "лечением”, сопровождением "больного” и "семейными обстоятельствами”, временно проживало до 30 ссыльных социал-демократов. В их числе известные охранному отделению и не раз замеченные в агитации среди местных рабочих и служащих : И.Х. Лалаянц (Бирюльская волость) — с января по июль 1915 г., Е.А.Бабушкин (Киренский уезд) — с апреля по июнь 1915 г., П.П.Постышев (Яндинская волость) — с февраля 1915 г. по февраль 1916 г., Я.Д.Янсон (Бирюльская волость) — с октября 1915 г. по февраль 1916-го и другие. Удельный вес "временно проживающих” нередко составлял половину всей городской колонии. (51) Какой же повод нашел Бронштейн? В своих воспоминаниях он пишет о проводах в Иркутск мнимой двоюродной сестры, называя при этом имя Р.С.Землячки. Розалия Самуиловна Залкинд — известный профессиональный работник партии социал-демократов, а затем большевиков. "Зинаида Трелина”, "Муха”, "Ильина” работала в различных городах России, была делегатом II съезда РСДРП, доверенным агентом редакции "Искры”, находилась под гласным надзором полиции в Полтаве, но в Сибири, тем более в Верхоленске, она не была. (52) По всей видимости, память подвела Льва Давидовича, события более чем 20-летней давности постепенно утратили конкретные имена и даты. Это вполне объективно и закономерно. Однако сам Троцкий объясняет недостатки памяти несколько иначе. Для него здесь "виновата” прежде всего сама эпоха, спрессовавшая отдельные явления и оставившая памяти лишь настоящие рубежи: "События последних лет были так велики, — пишет он, — и так жестоко давили на сознание, что вся прошлая довоенная и дореволюционная эпоха ушла в какую-то неизмеримую даль. Я уже несколько раз ловил себя на том, что с величайшей трудностью вспоминаю даже и очень крупные события и фигуры предреволюционной эпохи.” (53) Достаточно точно можно установить дату отъезда Бронштейна из Верхоленска в Иркутск — 23 февраля 1902 г. За день до этого уездным исправником города было выдано проходное свидетельство: «Дано сие состоящему под гласным надзором полиции административно-ссыльному Лейбе Давидову Бронштейну в том, что согласно разрешения Иркутского губернского управления от 20 февраля с.г., ему разрешается проезд в город Иркутск на один день, куда он должен следовать неуклонно и нигде во время пути не останавливаться без особо уважительных причин и обязан в последнем случае заявлять об этом местной полицейской власти для наложения на свидетельстве подписи». (54) Как видим, несмотря на кажущуюся легкость в получении разрешения на отлучку с места поселения, контроль за передвижением политических ссыльных был поставлен основательно. Л.Д.Бронштейн подчинился закону беспрекословно — по прибытии к месту проезда, как того требовало проходное свидетельство, он явился в полицейский участок и засвидетельствовал: «Прибыл в Иркутск 3 марта вечером. Остановился по Благовещенской улице в доме Благодельске. Правила о поднадзорных мне известны». (55) Иркутска Бронштейн не знал, друзей и знакомых здесь не имел. В этой ситуации единственным местом, куда он мог пойти, была редакция газеты "Восточное обозрение”. С ней Льва Давидовича связывала не только литературная работа, но и сугубо финансовые взаимоотношения: его труд корреспондента оплачивался от 2 до 4 копеек за строку, что для Бронштейна, порвавшего с родителями как по "идейным соображениям”, так, главным образом, по причине женитьбы на Александре Соколовской, было существенной прибавкой к семейному бюджету. В редакции Бронштейна встретил её секретарь В.С. Ефремов, человек, проживший необычайно интересную и трудную жизнь. В юности он по нелепой случайности был обвинен в причастности к революционному заговору и приговорен к смертной казни. Друзья-сопроцессники, видя никчемность подобной жертвы, с большим трудом уговорили его подать прошение на Высочайшее имя (это считалось позором среди революционеров), он был помилован, отбыл 20 лет каторги и ссылку в Якутской области. Последний поднадзорный период Василий Степанович провел в Верхоленске — может быть этот факт и послужил причиной столь быстрого и, на первый взгляд, неожиданного сближения молодого Бронштейна и уже немало повидавшего Ефремова. В.С. Ефремов был известен и как автор нескольких статей, посвященных проблемам государственной тюрьмы и каторги. Например, в 1905 г. в одном из приложений к "Восточному обозрению” им была опубликована работа "На паузке”, в которой автор с искренней симпатией рассказывал о жизни ссыльных. (56) С 1898 г. В.С. Ефремов работал в газете, хорошо знал иркутское "общество”. Именно он, по всей видимости, и представил Льва Давидовича местной колонии политических ссыльных. В своих воспоминаниях Бронштейн, помимо В.С. Ефремова, называет ещё несколько конкретных фамилий. Это, прежде всего, М.А. и В.И. Натансоны, К.К. Бауэр, В.К. Махайский и И.И. Попов. Лев Давидович был "очень обласкан” Натансонами, довольно близко сошелся с Марком Андреевичем, служившим в 1898- 1899 гг. счетоводом на строительстве ледоколов "Байкал” и "Ангара”. Их товарищеские отношения, впрочем, были быстро прерваны. Поводом к разрыву послужили разногласия программного характера. Они касались отношения "стариков” к так называемой "новой”, пролетарской политической ссылке. В отличие от первой — декабристской, и второй — народнической, оставивших заметный след прежде всего в культурной, научной и общественной жизни Сибирского региона, новая ссылка в массе своей была представлена малограмотным рабочим, кустарем-ремесленником из "черты осёдлости” или же недоучившимся студентом-разночинцем. Сосланные по суду, а чаще всего, просто административно, большинство из них лишь в тюрьме, на этапе или в ссылке познакомились с азбукой политической борьбы. У многих стариков-народников отношение к этой новой ссылке было пренебрежительным. К этому новому поколению, с известной долей условности, можно отнести и самого Бронштейна, не питавшего, в свою очередь, к былым заслугам народников никакой почтительности. Поэтому вполне естественно — как только их дискуссии коснулись программных вопросов, наступило охлаждение, а затем разрыв. "Принципиальные споры приняли сразу чрезвычайную остроту и каким-то острым клином врезались в мои отношения с Натансоном”, — напишет позднее об этом Бронштейн. (57) В Иркутске Бронштейн знакомится и с К.К. Бауэром, одним из известнейших тогда "легальных марксистов”, соратником П.Б. Струве. Льва Давидовича поразила его глубочайшая теоретическая образованность и умение дискутировать с любым оппонентом. В один из вечеров, он стал свидетелем интересного спора Бауэра и Махайского. Последний несокрушимо и неизменно лишь повторял основные постулаты своей теории "рабочего заговора” в ответ на блестящую "гибкую эклектику Бауэра”. Молодой Бронштейн, чья постоянная готовность спорить по любому, даже не усвоенному им самим вопросу неоднократно отмечалась современниками(58), естественно, попытался вмешаться, чем вызвал нападки и со стороны Бауэра, и со стороны Махайского(59). Впрочем, спор с Бауэром Бронштейн продолжил через несколько месяцев, встретившись с ним в конце сентября уже в Самаре. Несмотря на, казалось бы, всеобъемлющую деятельность политического сыска империи, иных документальных источников о реферате Л.Д. Бронштейна в Иркутске не сохранилось. Это заставляет нас сделать несколько предположений. Во-первых, доклад о задачах и перспективах социал-демократического движения в стране был прочитан Бронштейном в Иркутске не сразу, а, по всей видимости, лишь через неделю-две после приезда. Именно столько времени понадобилось и Льву Давидовичу, чтобы осмотреться и привыкнуть к новой обстановке, и местной колонии политических ссыльных, чтобы узнать и как-то проверить незнакомца. Во-вторых, скорее всего, рукописи или машинописи доклада у Бронштейна вообще не было. Опасаясь жандармских проверок в пути или в городе — административном и политическом центре обширного региона — Бронштейн, по-видимому, предусмотрительно оставил текст в Верхоленске, перед отъездом надежно его спрятав. В Иркутске же он делал доклад, полагаясь на свою память. В-третьих, учитывая нелегальные условия и меры конспирации, число участников обсуждения реферата было, вероятнее всего, небольшим — едва ли больше 12–15 человек. К тому же, приняв во внимание начавшийся процесс партийной поляризации колонии, Бронштейн выступал, скорее всего, только перед социал-демократами и, отчасти, отдельными народниками. Известно, что доклад был прочитан в доме М.А. Цукасовой (урожденной Новомейской). Мария Абрамовна олицетворяла тип женщины-общественной деятельницы, была при этом близка и к легальным социал-демократам, и к либеральствующим кадетам, и к сибирским областникам. Недаром квартира М.М. и М.А. Цукасовых именовалась "салоном”: здесь слушали всех, кто способен был сказать смело и интересно о политике правительства, раскритиковать местное чиновничество, порассуждать о судьбе сибирского сепаратизма и «рабочем вопросе». Доклад Бронштейном был прочитан блестяще. Уже тогда проявились его великолепные ораторские качества. Народоволец Н.Н. Фрейлих в 1903 г. рассказал об этом докладе Е.М. Ярославскому, который, хотя и не присутствовал при этом, но "войдя в образ”, так написал об этом через двадцать лет: "...перед нами был глубочайше преданный революции человек, выросший для роли трибуна, с остро отточенным и гибким, как сталь, языком разящим противников и пером пригоршнями художественных перлов рассыпающим богатство мысли.” (60) В велеричивых строках Ярославского, конечно же, больше политического угодничества, чем правды. Однако, ораторский талант, умение владеть любой аудиторией у Троцкого, действительно, имелись. Но, несмотря на "красочность, яркость, истовость”, выступление Бронштейна было встречено сдержано. Это не удивительно: для политической ссылки, все ещё продолжавшей жить единой семьей, он был слишком резок, требовал немедленных бескомпромиссных действий. Тот же самый М.А. Натансон, например, доказывал никчемность выпуска социал-демократических листовок для рабочих, аргументируя это тем, что неизбежные после этого аресты приведут к разгрому всей колонии, и Иркутск потеряет значение центра сибирской ссылки(61). Несмотря на сдержанный прием, доклад Бронштейна достиг своей цели и сыграл в судьбе Льва Давидовича огромную и во многом определяющую роль. Главный итог реферата для него самого состоял в том, что он — по существу рядовой политический ссыльный — был замечен активной частью социал-демократии города. Имя молодого Бронштейна, до той поры связывавшееся немногими лишь с литературой и корреспонденциями в "Восточном обозрении”, быстро приобрело известность в провинциальном Иркутске. Именно с этого собрания началась общероссийская карьера Бронштейна. Его выделили из общей массы, на него обратили внимание. Члены Сибирского социал-демократического Союза предложили ему составить несколько популярных воззваний для местных рабочих. От них же он впервые получил книгу В.И.Ленина "Что делать?” и несколько отдельных номеров перепечатанной в Томске газеты "Искра». (62) страница 1 2
| |
Просмотров: 1112 | Рейтинг: 0.0/0 |
Всего комментариев: 0 | |