Автор: Мошкина Зоя Вениаминовна 

В борьбе с радикальной оппозицией, российское самодержавие преследовало цель не только наказать участников общественного движения второй половины Х1Х века, но и заставить их после отбытия наказания навсегда отказаться от антиправительственной деятельности. С этой целью в карательной политике российская власть широко применяла ссылку в Сибирь во всех ее видах, на суровость режима которой возлагалась особая надежда. Чтобы установить, удалось ли власти достигнуть поставленной цели, необходимо обратиться к поведению заключенных Нерчинской политической каторги. Многие поступки и дела политкаторжан в период заключения и, позднее, на поселении свидетельствуют, что добиться от них полного и всеобщего отречения от прежних идейно-тактических привязанностей не удалось. Примером может служить покушение М.И. Кутитонской на военного губернатора Забайкальской области Л.И. Ильяшевича, случившегося 16 сентября 1882 года в городе Чите. Обстоятельства этого знакового факта из истории политической ссылки восстанавливаются автором по фондам Государственного архива Читинской области. Здесь сохранились следственные материалы по двум преступлениям, по которым обвинялась М.И. Кутитонская, то есть о побеге с места поселения и о покушении. Все они собраны в одном, достаточно объемном томе1. 

 Кутитонская Мария Игнатьевна родилась в Одессе в 1855 году в дворянской семье. Мать умерла рано, отец служил секретарем в коммерческом суде Одессы, владел домом. В период ссылки дочери, он помогал ей материально, посылал деньги. Мария Игнатьевна окончила женскую гимназию. В гимназические годы вошла в радикальную революционную среду, стала членом кружка И. Ковальского, участники которого одними из первых в России начали активно прибегать к террористическим действиям. Первый раз была арестована летом 1878 года, но не подверглась наказанию. Вторично её арестовали 19 июня 1879 года. Судилась по процессу "28-ми” в Одессе с 25 июля по 5 августа 1879 года. После конфирмации окончательно была приговорена к четырем годам каторжных работ. Местом содержания М.И. Кутитонской стала Нерчинская каторга, куда она поступила 15 января 1880 года2.  

От работ Кутитонская была уволена 23 июня 1882 года. На поселение в село Акшу, расположенное в 269 километрах по современной автодороге к югу от Читы, прибыла 1 июля. 

В Акше она сняла квартиру у местного мещанина Ивана Петровича Оноприенко, по кличке Хохол. Квартирой служил флигель, который стоял на территории усадьбы, в отдалении от хозяйского дома. И хотя вход у него был с общего двора, он устроил Марию Игнатьевну. В этой квартире, вероятно, её привлекло то, что в течение дня можно было быть вне поля зрения посторонних глаз и даже от внимания акшинского урядника Степана Васильева, которому по долгу службы полагалось два раза в сутки, утром и вечером, проверять, дома ли его поднадзорная. Если же она отсутствовала, то урядник обязан был выяснять, куда и с какой целью отлучилась. 

Хозяева квартиры за своей квартиранткой не следили, в дела её не вмешивались, к ней в дом не заходили, и чем занималась, не подозревали. В этом уверяли они следователя после побега Кутитонской. За жилье Кутитонская платила довольно высокую цену, 12 рублей, даже не смотря на то, что в селе можно было снять жилье дешевле.3 

В Акше в то время на поселении находились ещё двое государственных преступников. Один, Михаил Терентьев, бывший узник Нерчинской каторги, прибывший сюда 14 марта 1882 года, жил на квартире приказчика Исая Калмановича Магита, с которым познакомился ещё в Чите. Вторая была жена ссыльнокаторжного Меера Геллиса ссыльнопоселенка, доставленная в Акшу 21 мая 1882 года Эсфирь Геллис. Она жила на квартире учителя акшинского приходского училища Павла Платоновича Сысоева. С ними обоими Кутитонская сблизилась, между ними установились тесные отношения, вероятно, не только дружеские, но и конспиративные. Были случаи, когда женщины ночевали друг у друга, а Терентьев засиживался у Кутитонской за чаем допоздна. 

В бытность на каторге, М.И. Кутитонская оказалась свидетелем группового побега, совершённого из мужской тюрьмы государственных преступников, и, последовавшей после поимки беглецов, расправы над всеми политкаторжанами. Случилось это во второй половине апреля, начале мая 1882 года. Усмирение сопровождалось чрезвычайными мерами воздействия, от физического насилия до перевода в одиночное содержание в Петропавловской крепости. Заключённых лишили ряда режимных норм, на которые они имели право, например, чтение книг, переписку с родными, использование собственных денег на улучшение питания, врачебную помощь. Когда же политкаторжане на действия администрации ответили общей голодовкой, их стали кормить насильно. Главным виновником истязаний над политической каторгой заключенные назвали военного губернатора Забайкальской области Л.И. Ильяшевича4. За чрезмерную жестокость 16 сентября 1882 года в Чите губернатор был подвергнут наказанию, исполнителем которого стала Мария Игнатьевна Кутитонская. 

Можно предположить, что замысел покушения на Ильяшевича созрел и был обсужден коллективом заключенных политической каторги, а организацию и осуществление поручили Кутитонской, так как сразу же после этих драматических событий в политической тюрьме ей предстоял выход на поселение, значит, у неё появлялась возможность для подготовки террористического акта, так необходимая свобода. Вероятно что, Кутитонская сама изъявила желание, взяться за это трудное и рискованное дело. Этот жертвенный шаг был сделан ею потому, что заболела туберкулезом, обрекавшим её на безысходный конец. 

В малоизвестной местности и крайне затруднительной ситуации осуществить теракт было не просто. Дело в том, что у исполнителя, фактически, не могло быть шансов ни на спасение, ни на милость. После свершения акта он неминуемо попадал в руки полиции. По ряду обстоятельств, рассчитывать на основательную поддержку и со стороны соратников, оставшихся на воле, было невозможно, получить помощь от товарищей, находящихся на поселении, было также затруднительно, так как их селили друг от друга на значительное расстояние. А несогласованное с полицией отлучение ссыльнопоселенца с места жительства, а также передвижение его по области без документов могло вызвать подозрение, и раскрыть подготовку дела. Следовательно, исполнитель мог рассчитывать только на свои силы и на минимальную помощь ближайшего окружения. Кутитонская в сложившихся обстоятельствах в качестве исполнителя подходила идеально. И то, что она находилась на поселении в отдалённом от Читы месте, тоже работало на конспирацию. Она не могла вызвать подозрений. Вряд ли власти могли предположить, что для совершения теракта исполнитель рискнет приехать издалека. Ведь добраться из Акши до Читы незамеченным от внимания местных жителей и участковых полицейских было почти невозможно. А если и ожидался властями побег кого-нибудь из политссыльных с целью теракта, то, скорее всего, со стороны тех, кто жил поблизости от областной столицы. Технической особенностью готовившегося покушения была молниеносность, с которой Кутитонской предстояло переместиться из Акши в Читу. Успех дела зависел только от этого, а отработка вариантов спасения исполнителя не входила в план затеваемого мероприятия. Исполнитель осознанно обрекал себя на гибель. 

Подтверждением того, что Кутитонская не надеялась избежать ареста, может служить обстановка в оставленной ею квартире, которую увидели при обыске следователи. Её квартира была обыскана самой первой, сразу же после прибытия в Акшу следственной бригады. Поражает скудность и простота обиходного скарба, хотя довольно многочисленного и разнообразного. Видно, что владелица все свои вещи бросила, взяв с собой только самое необходимое в дороге, войлок и пуховую подушку в наволочке, и самое дорогое, 11 писем от родных, письма и фотографии товарищей, платье на смену и деньги на дорогу. Оплачивать проезд для скорости предстояло, очевидно, по очень высоким ценам. В квартире осталось все, и белье, и верхняя одежда, и книги, и другие бытовые вещи. В то же время, ничего дорогостоящего во время обыска не нашлось. Однако в процессе допросов среди населения, удалось выяснить, что у Кутитонской имелись золотые часы и ожерелье из горного хрусталя. Часы до своего исчезновения она пыталась продать, но не смогла найти состоятельного покупателя. Поэтому оставила вещи у Терентьева. В процессе дальнейшего изучения обстоятельств дела следователь пытался установить роль этих дорогих вещей в процессе подготовки побега и покушения. Выяснилось, что за револьвер, из которого стреляла Кутитонская в губернатора, было заплачено частично этими вещами местному приказчику Магиту. В протокол обыска квартиры внесен еще один показательный факт, в печи обнаружена сажа от сожженной бумаги. Перед тем, как покинуть дом, Кутитонская, а может быть и тот, кто ей помогал, жгли бумаги, уничтожая компрометирующие документы. 

Для расследования побега в Акшу был командирован Читинский полицмейстер Тищевский, который выехал из Читы 17 сентября утром и прибыл в поселение 18 сентября в 8 часов утра и сразу приступил к своим обязанностям. 

Следствие основывалось на показаниях хозяев квартиры, в которой жила Кутитонская. С их слов был установлен круг главных подозреваемых в содействии побегу. В этот круг попали те, с кем была тесно знакома их квартирантка, с кем была замечена в частом публичном общении. Это учитель приходского училища, казак Павел Платонович Сысоев, приказчик, читинский мещанин Исай Калманович Магит, ссыльные государственные преступники Михаил Терентьев и Эсфирь Геллис. Позднее, после дополнительных опросов местных жителей, в эту группу подозреваемых был включен уволенный в запас из армии рядовой Алексей Иванович Каюков и казак Александр Гурулев. Последний, по утверждению следствия, и был тем кучером, который вывез беглянку из Акши. Шестого октября 1882 года на основании результатов материалов расследования областной прокурор Безсонов составил донесение Генерал-губернатору Восточной Сибири, в котором изложил все, что удалось выяснить Тищевскому.5 

Следствие шло по двум направлениям. По первому устанавливали соучастников, тех, кто помог подготовить побег, и кто скрытно вывез Кутитонскую из Акши. По второму выясняли маршрут побега, каким путем и на чьих лошадях она добиралась до Читы. 

Обращают на себя внимание показания на допросе акшинских политссыльных. Оба они категорично отрицали свою осведомленность, о замыслах Кутитонской. А у Терентьева на момент исчезновения беглянки, по его словам, было алиби. Вечером 14 сентября он засиделся допоздна у своих знакомых Каюковых. Всё их семейство находилось дома, чужие к ним в тот вечер никто не приходил. Геллис на допросе сообщила, что с Кутитонской первое время они общались. Ходили друг к другу в гости каждый день. Факт их дружбы скрыть было невозможно, о нем говорили все опрошенные акшинцы. А вот чтобы не обнаружить свою причастность к побегу, Геллис заявила об охлаждении в последнее время отношений с Кутитонской, о том, что их встречи становились все реже и реже. Причина тому, по её словам, не ссора, а «болезненное состояние раздражительности, которым страдали они обе». О планах Кутитонской не знала, и даже не ожидала такого поступка. Своим заявлением она дистанцировалась не только по отношению к Кутитонской, но и по отношению к Терентьеву, заявляя, что с ним общалась мало, к нему не ходила. А в конце показаний высказала свою просьбу военному губернатору, «перевести её туда, где нет ссыльных государственных преступников, чтобы избавить её от всяких неприятностей вроде обысков». Конечно же, это была уловка, к которой прибегла Геллис, чтобы убедить следователя в своей непричастности к побегу. 

Доказать им о том, что между политическими ссыльными сложились только дружеские отношения, не получалось, отрицать же свои частые встречи друг с другом было невозможно. Поэтому они применили тактику поведения, принятую в тот период времени всеми революционными кругами страны, заключавшуюся в категорическом отрицании своей причастности к делу и в отказе давать признательные показания. Вполне вероятно, что замысел Кутитонской ими не одобрялся, возможно, товарищи ее по поселению сомневались в необходимости теракта, в его успехе, но, несмотря на это, помогали ей, чем могли. А потом, после состоявшегося покушения отбивались всеми уже испробованными средствами от следственной машины. Более того, своим приемам поведения во время следствия они предварительно обучили тех местных жителей, с которыми общались и, которые, возможно, участвовали в деле. Например, Магит повторил слова Геллис о том, что они все встречались только для времяпрепровождения, пили вместе чай у него на квартире, а не у его квартиранта, Терентьева. Сысоев, учитель, на квартире которого жила Геллис, показал, что разговоры при встречах касались только «крайне неудовлетворительного положения его как учителя, которому, чтобы получить жалованье, надо прибегать к жалобам к начальству» и не более того. А посещение Кутитонской женами Магита, Сысоева, и еще одного жителя Акши, Каюкова, объясняли невинным общением рукодельниц, которые то шитье друг другу заказывали, то делились навыками вязания кружев. Несомненно, что знакомство и общение друг с другом им необходимо было замаскировать под дружеские и безобидные встречи ради чаепития и незатейливого развлечения. Так как эти люди на самом деле были не просто знакомыми, поэтому им всем было важно отвести внимание следствия и от себя, и от политссыльных, чтобы не оказаться в качестве основных участников заговора. 

Оставить следствие без улик и завести его в тупик помогло и то, что обыск на квартирах этих людей ничего предосудительного не дал, более того, другие свидетели, то есть жители Акши, а также извозчики, увозившие Кутитонскую, путались в показаниях, а некоторые, позднее, отказывались от своих первоначальных свидетельств. Было ли это результатом предварительной договоренности, ответить трудно. Напрашивается другое предположение. Скорее всего, местные жители не контролировали своих односельчан, не следили друг за другом. Трудовая повседневность исключала эту потребность в межсоседских взаимоотношениях. У них были другие, более важные заботы, полевые работы, во время которой частые отлучки соседей на свое поле, или на поля своих родственников, было делом обычным. Отсюда и путаница в показаниях временных и по персональному участию акшинцев в общей картине события. По мере знакомства с содержанием рассказов свидетелей, создается впечатление, что жители Акши не торопились сотрудничать со следствием, поэтому откровенных показаний не давали, отвечали сдержанно и не выходили за рамки поставленных вопросов. А самое главное, в следственном деле не сохранилось доносов. А ведь они, будь в этом заинтересованность местных жителей, должны были появиться обязательно. 

По признанию генерал-губернатора Восточной Сибири Анучина, которое он сделал после знакомства с материалами, следствие не было доведено до конца, степень участия фигурировавших лиц в качестве подозреваемых не установлена. Некачественно проведенное следствие, стало результатом усилий областного полицейского чиновника Тищевского по сокрытию обнаруженных в Акше нарушений порядка в надзоре за политссыльными и неблагонадежными. Как оказалось местные полицейские чины свои обязанности осуществляли халатно, допускали бездействие, на продолжительное время оставляли подопечных без внимания, доверчиво, без должной строгости, относились к показаниям местных жителей. Столкнувшись с этими нарушениями, он постарался особо не углублять следственные мероприятия, чтобы не сделать нарушения публичными. Однако от генерал-губернатора скрыть просчеты следствия полностью не удалось. 

Итак, проведя формальные мероприятия расследования, то есть, опросив местных жителей, проведя очные ставки и опознания, следствию так и не удалось утвердительно, с абсолютной уверенностью, ответить на вопросы, в какое же все-таки время Кутитонская скрылась из Акши, кто помог ей в этом, кто дал для побега повозку и лошадей. С этой целью опросили всех акшинских владельцев транспортных средств. По этому вопросу в материалах следствия содержится много противоречий и несовпадений. Однако, приблизительный маршрут её передвижения от первой остановки в селе Кургатай и дальше, с некоторыми погрешностями, Тищевскому удалось все-таки установить. А дата побега из Акши была названа самой Кутитонской после её задержания на первом же допросе. Других источников подтверждающих либо опровергающих дату побега следователям установить не удалось, свидетели же давали противоречивые показания. Путалась хозяйка квартиры. Не дали определенный ответ на этот вопрос и члены семьи кургатайского ямщика, который взялся её везти дальше. Они называли время приезда Кутитонской то ночь 12 сентября, то ночь 13. А позднее они и вовсе отказались от своих показаний. 

Завершив следствие, полицмейстер Тищевский назвал окончательный список подозреваемых участников. Им оказался Алексея Ивановича Каюкова. Вина которого состояла в том, что он помог выехать ей из Акши, но «без знания намерений и цели». Вторым подозреваемым был Исай Калманович Магит, который снабдил беглянку револьвером, тоже, не будучи в курсе её замыслов. Третьим подозреваемым назван Павел Платонович Сысоев. Четвертой подозреваемой оказалась хозяйка дома, в котором жила Кутитонская, Анисья Даниловна Оноприенко. Её подозревали в том, что она скрыла от урядника Васильева отсутствие своей квартирантки вечером 14 сентября. 

Так как их причастность к побегу имела слабую доказательную базу, судебному разбирательству заподозренных не подвергли. По распоряжению генерал-губернатора Восточной Сибири Анучина, который оставил под сомнение качество расследования, их оставили «под подозрением», то есть под негласным надзором, а учителя Сысоева уволили со службы. 

Если принять следственную версию времени отъезда Кутитонской, то поражает, как за такой короткий срок эта слабая, больная женщина так мужественно преодолела расстояние от Акши до Читы. Ехала она без отдыха, останавливалась только попить чай и сменить лошадей, которых нанимала у местных жителей за хорошую плату. К тому же за весь путь она ни у кого не вызвала подозрений. Представлялась Дарьей Ивановной Кузнецовой, дочерью томского купца, едущей из Мангута к читинскому врачу Эпову, чтобы поступить на акушерские курсы. Только на подъезде к Чите в селении Дарасун, когда она, не выходя из экипажа, стала спрашивать лошадей за очень высокую плату, за 10 рублей, на неё обратил внимание дарасунский сельский староста. Как лицо официальное он попросил предъявить документ, удостоверяющий личность. Такового не оказалось, он задержал её и ямщика и допросил. После чего староста сопроводил Кутитонскую в село Тыргетуевское. Там ночью 16 сентября передал её тыргетуевскому ямщику Алексею Новосёлову, приказав отконвоировать арестованную в читинское полицейское управление. И вручил ямщику сопроводительное донесение. Новосёлов выполнил поручение. Вечером 16 сентября, по прибытии в Читу, отвез в окружное полицейское управление и передал помощнику окружного исправника, а затем её доставили на квартиру окружному исправнику Письменову. Там она заявила, что хочет видеть военного губернатора по своему личному делу. Исправник отвез её в дом губернатора. 

Поразительно, что ни по дороге, ни, особенно, в Чите ни у одного полицейского чиновника эта молодая женщина, путешествующая в одиночку, не вызвала подозрений, её никто не опросил, а в Чите, сопровождающие её на встречу с губернатором должностные лица, не догадался обыскать. Без документального установления личности, без предварительного опроса, поверив её словам, полицейские чины беспрепятственно пропустили вооруженную террористку на прием к главе края. Конечно, спустя время, они все постарались найти убедительные оправдания своим действиям, которые начальствующими чиновниками квалифицировало как упущения и небрежность, что не повлекло за собой в дальнейшем по отношению к ним серьезных наказаний. 

В Чите по факту покушения на военного губернатора Ильяшевича также было проведено следствие. Опросам подверглись все свидетели события, от вестовых казаков до полицмейстера Читы, проведена экспертиза револьвера, из которого был совершен выстрел и ранен губернатор. Эксперты установили, что орудием покушения был карманный револьвер, системы Ле Фоше, 6-ти ствольный, прозванный в народе «кулачок», который Кутитонская прятала под шалью. Члены врачебной комиссии, осмотрев пострадавшего губернатора, заключили, что рана оказалась неглубокой и неопасной для жизни только благодаря тому, что употребленный револьвер слаб. Да и выстрел произведен был всего один, с ходу, именно в тот момент, когда Кутитонская переступила порог приемной комнаты губернатора. Произнеся «здравствуйте», она тут же, не целясь, выстрелила в губернатора. На допросе Кутитонская сообщила, что она планировала совершить только один выстрел, повторять не имела намерения. Когда её схватили, она обреченно произнесла: «Теперь хоть убейте меня, мне все равно». 

Следствие восстановило последовательность события, и неоспоримость вины Кутитонской была доказана. Арестованная её не отрицала. Более того, на первом допросе она назвала свое имя, рассказала свою биографию до последней каторжной страницы включительно. О том, с кем была знакома в Акше, кто ей помогал, и как добралась до Читы, сообщать следствию отказалась наотрез, заявив, что действовала без посторенней помощи. Из Акши выехала самовольно в ночь на 14 сентября. Подтвердить эту дату следствию так и не удалось. Так что она так и осталась в материалах дела. 

Цель своей поездки от следователей не скрыла, объявив, что изначально планировала совершить покушение на военного губернатора за то, что тот устроил издевательство над политкаторжанами. Все это Кутитонская повторила позднее и на суде. Во время которого не отрицала факт покушения, но отказалась сообщить, где взяла револьвер, рассказать о подробностях побега, объяснив тем, что не хочет, чтобы за её вину пострадали другие люди. Во время судебного процесса она оказалась более многословной в объяснении мотивов своего поступка. Показательно её заявление о личном отношении к Ильяшевичу, против которого, как выразилась Мария Игнатьевна, она ничего не имеет. Однако, как к должностному лицу, отдавшему распоряжение наказать всех политзаключенных каторги, она испытывает чувство резкого негодования. И это чувство возникло как естественная реакция на жестокость расправы. «Лично я смотрела на поступок мой, - заявила Кутитонская на суде, - как на акт справедливого возмездия за такую расправу над виновником её. И смотрю так потому, что другие легальные меры и средства к защите от притеснений и надругательств над человеческой личностью я не вижу, да и не верю вообще в существование и возможность таких мер». В этой фразе и в том, как было осуществлено покушение, обнаруживается мотивация совершенного поступка, который не является результатом сиюминутного всплеска чувства негодования и возмущения. Здесь отчетливо видны основополагающие принципы этики народнического радикализма 70-80-х годов Х1Х века, и приемы действий, используемые в этой среде для достижения поставленных целей. Покушение, исполненное Кутитонской, соответствовало сложившейся практике деятельности радикальной политической оппозиции России второй половины Х1Х века. 

Своё положение ссыльные революционеры рассматривали как пребывание в плену у врага. Поэтому большинство считали что, они обязаны продолжать свою борьбу и не прекращать её, не смотря ни на что. Только теперь объектом их действий становилась местная тюремная администрация. Любые шаги тюремных чиновников по изменению положения политических ссыльных рассматривались как покушение на их честь и достоинство, и поэтому, по общему согласию, должны получать адекватный ответ. Таким образом, политическая ссылка и защищала себя, и противостояла противнику. Покушение на виновника истязаний политкаторжан и стало таким, далеко не первым и не единственным, а очередным ответным ударом. 

Кутитонская высказала на суде также и концептуальное обоснование покушения на жизнь губернатора, одновременно пояснив, что у неё имелось на это право, которое появилось в результате оценки порядка, сложившегося в стране, в котором «найти защиту от притеснений и надругательств над личностью другими мерами невозможно, их просто нет». Единственно возможный путь справедливого возмездия Кутитонская и её единомышленники видели в насильственных средствах. На государственное насилие отвечали своим насилием. Не отвечать они не имели право. Свое насилие они считали справедливым. Таким образом, факт совершенного террористического акта свидетельствует что, стояние против образа государственного устройства, зародившееся на свободе, не утихло и в условиях исполнения наказания. И оно не утратило своей политической подоплеки. В начале 80-х годов для многих политкаторжан главным смыслом существования было не только выживание. Они сохранили дух протеста, стремление к активной борьбе, в первую очередь с представителями их главного противника, с тюремной администрацией, а также желание продолжить исполнение реальных и конкретных дел после возвращения на волю. 

Теракт, совершенный Кутитонской был организован по всем правилам конспирации и, в соответствии с этическими нормами, которые сложились в среде радикального народничества. Как известно, во время следствия они отрицали свое участие в фактах антиправительственной борьбы. Признавали только то, что следствию удавалось доказать, что отрицать было бессмысленно. Сами на себя и на товарищей, которые также молчали во время следствия, показаний не давали. Начинали говорить только в том случае, когда кто-нибудь соглашался на сотрудничество с властью во время допросов. Тогда по общей договоренности разрешалось не конспирировать таких людей, давать откровенные показания и дистанцироваться от них. Кутитонская и её единомышленники действовали в соответствии с правилами, практикуемыми в народнической среде 70-80-х годов. И это было продолжением той борьбы, которую начали они во времена своей молодости. 

Примечания: 

1 ГАЧО, ф.1 п.о., оп. 1, д.560. 

2 ГАЧО, ф. 1 п.о., оп.1, д.463, л.14об-15. 

3 Мошкина З.В. Нерчинская политическая каторга во второй половине Х1Х века. Чита, 1999, С. 4. 

4 ГАЧО, ф. 1 п.о., д. 560, л. 59. 

5 Там же, л. 18.