Автор: Иванов Александр Александрович 

  В отечественной историографии давно утвердилось отношение к уголовной ссылке как к одной из существенных особенностей социально-экономического развития Сибири. Ссыльные участвовали в заселении края, пахали «государеву десятину», составляли основу первых казенных промышленных предприятий, добывали золото, плавили руду, строили дороги. Ссылка оставила заметный след и в истории Забайкалья. Но как попадали осужденные в Восточную Сибирь? Этот сюжет в истории сибирской ссылки остается изученным слабо, во всяком случае, нет ни одного монографического исследования, посвященного специально данной теме. В настоящей статье рассмотрим, хотя бы тезисно, систему этапирования ссыльных.

  Законодательная база, регламентировавшая продвижение арестантов по европейской территории страны и дальше по Сибири до места отбывания наказания, складывался постепенно. Известный Указ от 13 декабря 1760 г. «О приеме в Сибирь на поселение от помещиков… крестьян с зачетом их за рекрут» помимо прочего, предусматривал в общих чертах и порядок этапирования: «… А понеже те принимаемые люди, из каждого места отправляемы быть должны по наступлении лета, водяным путем до Самары; того ради всем тем отдатчикам… людей стараться приводить до наступления летнего времени за месяц или менее, дабы в содержании их при тех городах затруднения быть не могло…»[1].

  Первые же партии следующих в Нерчинск ссыльных выявили «узкие места» плана расселения, главное из которых заключалось в отсутствии по дороге продовольствия. К тому же для сопровождения осужденных не хватало конвойных команд, транспорта, помещений для остановок в пути. На эти трудности указывал и сибирский губернатор Ф.И. Соймонов, сам бывший ссыльный, прошедший всю Сибирь до Охотска и обратно. Именно Ф.И. Соймонов предложил не отправлять крестьян в Нерчинский уезд пока там «хлебопашество еще не размножено», а основное их количество селить по Иртышской линии. Он писал в правительство, что при переводе в 1754 г. из Соликамских соляных варниц в Нерчинск 2151 человека, при переходе незаселенными болотистыми местами по Кети, за семь недель умерло от голода и болезней 517 человек[2].

В 1822 г. Александром I был утвержден «Устав об этапах». Этот документ впервые упорядочил движение арестантов в Сибирь, вводил деление на партии, предусматривал обустройство мест ночевки и отдыха, принципы питания в пути. Несмотря принятие устава, в организации этого дела было много нерешенных проблем. Например, график движения. Как следует из письма Иркутского гражданского губернатора И.Б. Цейдлера начальнику Нерчинских горных заводов Т.С. Бурнашеву от 26 ноября 1824 г., колодничьи партии из Верхнеудинска к местам каторжных работ отправлялись «одна за другою через самое кратчайшее время», что ставило в затруднение стоящих по кордонам казаков «исполнять свои обязанности от того, собственно, что они между тем как не успевают препроводить до следующего кордона партию, новая уже поступает ранее, нежели они обратятся на свои места». Губернатор предлагал «решительным образом» сократить количество пересылаемых партий и отправлять арестантов на Нерчинские заводы «не более, как один раз в месяц»[3].

В последней четверти XIX в. в деле этапирования ссыльных установился относительный порядок. Партии арестантов отправлялись из Москвы в конце апреля по Московско-Нижегородской железной дороге специальным поездом. От Нижнего Новгорода до Перми три раза в две недели ссыльных сплавляли на баржах. Из Перми в Екатеринбург отправление арестантов производилось два раза в каждую неделю. При отправке из Екатеринбурга до Тюмени партии дробились и становились не более 100–150 человек. Из Томска в Ачинск и далее по Восточной Сибири арестанты следовали пеше-этапным порядком круглый год, выступая из Томска еженедельно.

При таком порядке кормовые деньги на довольствие партий в пути от Москвы до Перми выдавались московским губернским правлением конвойному офицеру московской конвойной команды по числу арестантов при особой кормовой тетради с указанием, кому именно выдавались суммы в размере 15 коп. в сутки. Во время весенней распутицы движение по тракту приостанавливалось, но не более как на 2 недели, если это признавалось необходимым.

На территории Иркутской губернии от Алзамайской до Лиственничной в 1877 году действовало 28 этапов и полуэтапов. Каждую этапную команду возглавлял обер-офицер, имелись унтер-офицеры, ефрейторы и рядовые – всего  686 служащих, в том числе 3 фельдшера[4].

По Забайкалью до Нерчинских заводов ссыльные следовали на основании особого «Высочайше утвержденного расписания об этапах по сему пути». Расписание предусматривало: «1). Партия отправляется в сей путь одна после другой, не ранее как через двадцать пять дней, причем, должно стараться препровождать с мая до последних чисел сентября шесть партий, а зимой с января до апреля четыре или пять. 2). Из Верхнеудинска не отправлять более шестидесяти человек в партии. 3). Для перевоза ссыльных через Байкал предоставляется генерал-губернатору Восточной Сибири нанимать суда у частных людей и утверждать заключаемые с ними контракты от одного до трех лет, на счет государственного казначейства».

Согласно маршрутной этапной карты по Забайкальской области на 1886 год путь арестантов от берега Байкала до Верхнеудинска состоял из 8 этапов и полуэтапов: Мишихинский, Мысовской, Боярский, Большереченский, Кабанский, Таракановский, Ильинский, Уточкинский. Самое большое расстояние пути между этапами было на перегоне Ильинский – Уточкинский – 34 версты, самое незначительное – перед Верхнеудинском – всего 15 верст. В среднем длина одного этапного перегона в Забайкальской области составляла 20,5 верст. Именно столько партия каторжан могла пройти за световой день.

Путь от Верхнеудинска тянулся дальше до Нерчинского. Это еще 25 этапов и полуэтапов. После Нерчинска за Ключевской дорога раздваивалась: северная шла через Сретенск, Шилкинский до Усть-Карийского – 8 этапов; и южная – через Кавыкучи-Ундинский – Больше-Зерентуйский – еще девять[5].

Во второй половине XIX века партии ссыльных от Иркутска в сторону Нерчинска отправлялись один раз в две недели. Для препровождения арестантских партий с 1878 г. были образованы 12 конвойных команд, численностью от 27 до 32 нижних чинов каждая. Общая численность всех конвойных составляла 11 офицеров и 369 нижних чинов.

 Ссыльные, следующие на каторгу или к месту поселения, препровождались только этапным порядком. Состав арестантских партий по закону ограничивался 70 человеками – именно на это число были рассчитаны выстроенные этапные и ночлежные здания. Но в экстремальных случаях, партии доходили и до 200 человек, что влекло за собой усиление конвоя и обоза.

Этап – всегда был тяжелейшим испытанием для арестанта. Путь от Боярска до Верхнеудинска полагалось пройти за 8 суток, от Верхнеудинска до Читы – за 23 дня, от Читы до Нерчинска – за 12 дней, от Нерчинска до Сретенска – за четыре и от Сретенска до Нерчинских промыслов – за 6 или до Зерентуя – 12 дней. Обратный путь от Читы до Верхнеудинска надлежало преодолеть за 31 день, от Верхнеудинска до Боярской – за 10 дней. Таким образом, от Байкала до Зерентуя партия двигалась 59 суток, обратно – 90. Сроки движения всегда зависели от конкретных условий и зачастую изменялись в сторону увеличения[6].

Команды подчинялись инспектору пересылки арестантов, в прочих же отношениях находились в ведении командующего войсками области. По Байкалу партии летом отправлялись на судах Кяхтинского пароходства, а зимой – по льду пешим порядком. Арестантские партии препровождались с разделением на партии семейных и холостых.

Через Байкал ссыльных и каторжан переправляли в летнее время на баржах. Путь от Лиственичной до Мысовой морем описал Н.И. Кочурихин, революционный народник, террорист, шедший на Кару в 1892 г.: «Октябрь-ноябрь – самое бурное время на озере Байкал. Качку, подобную той, какую мы пережили здесь, я испытал один лишь раз на Тихом океане под Формозой во время тайфуна. В приступах морской болезни свалилось ¾ партии. В трюме скучена «шпанка», было много женщин и детей. Политических поместили на носу баржи». Переправлялись всю ночь и только утром были на другом берегу[7].

Переправа через Байкал зимой по льду была не менее опасна. Вот как описывает этот путь Я. Стефанович, возвращавшийся из Нерчинской каторги в Якутию в 1890 году. Озеро «мы переехали на трех подводах, вместе с конвоем. И это не совсем точно, потому что добрых верст десять пришлось идти пешком. На середине Байкала выстроен на льду барак, где мы часа полтора отдыхали и пили чай. Широкие трещины не попадались, а в аршин ширины привычные лошади преспокойно перепрыгивали. Чем ближе к западному берегу, тем чаще громадные лужи, вернее – целые озера, выступившей поверх льда воды. Местами их можно объехать, делая крюк с версту и более, но некоторые из этих «наледей» настолько обширны, что объезд их потребовал бы многих лишних верст. Сидеть при этом в низких санях, именуемых розвальнями, положительно хуже, чем идти пешком. И в том и другом случае – все равно в воде, но на ногах, по крайней мере, нащупываешь палкой, где мельче. Версты три до Лиственничной сплошь плелись по воде и только в семь часов вечера, совершенно вымокшие, пришли в село»[8].

Путь от Кары до Иркутска Я.В. Стефанович проделал за четыре с половиной месяца.  Это «невольное путешествие» оставило в его душе неизгладимый след. В пути ссыльный вел дневник – «этапник», записи в котором привел в порядок уже в Намском улусе Якутской области, в  юрте  В. Серошевского в 1891–1892 гг. Получилась довольно интересная документальная статья, полная живых и ярких впечатлений, с хронометрической точностью воссоздавшая все мытарства ссыльных.

 По воспоминаниям Я.В. Стефановича, очередная партия ссыльных приходила на Кару каждые две недели. Обратно конвоиры забирали тех, кто отбыл свой срок каторжных работ, выходил на поселение, или следовал в Читу, Верхнеудинск и дальше по какой-либо другой причине. Путь предстоял тяжелый и уголовные ссыльные, имевшие хоть какие-то денежные средства, старались его всячески избегнуть. Часть из них покупали паспорт прямо на Каре. Обычный ссыльный шел за своим паспортом по этапу, измученный многодневной дорогой приходил в волость к месту пречисления, где и получал необходимый документ с тремя буквами л. в. п. – «лишённый всех прав». Ссыльный с деньгами покупал себе документ здесь же, в каторжной тюрьме, заплатив немалую сумму надзирателю и писарю. Такой уголовный сразу же превращался в вольного человека, садился на пароход и плыл им к месту своего  причисления.

Те, кто не имел денежных средств, составили этапную партию и пошли с Кары пешком, под присмотром конвойной команды. Впрочем, «пошли» и здесь не все. Часть ссыльных, бурно отметив спиртным расставание с товарищами, самостоятельно идти не могла, их «скидали» на подводы, предназначенные для вещей арестантов. Трезвых провожали «жены»: вышедшие в вольные команды «мужья», занимавшиеся добычей «старательского» золота, успели на каторге обзавестись семьями и даже кое-каким имуществом. Обратные партии разительно отличаются от партий, идущих на каторгу: здесь за вчерашними каторжниками или ссыльными почти не смотрят, конвой свободно разрешает просить пропитание по придорожным селам, а то и «стянуть, где что плохо лежит».

  Впрочем, суровый климат этих мест всегда против арестантов. В дороге партию нагнали морозы, пришлось утепляться тем, что было, вплоть до соломы с крестьянских полей. В Сретенск пришли через пять дней, и, полуобмороженные, были заперты на ночь в холодном, не протопленном этапе. Стефанович подробно описывает забайкальские этапы. Это – настоящие тюрьмы, расположенные на тракте и окруженные высокими палями. В них есть отдельные помещения для конвойного офицера, конвоя, большие камеры для арестантов-мужчин и поменьше для женщин и семей. Они разделены коридором, в конце которого кухня, где обязательно выстроена печь с котлом для кипятка. На окнах крепкие решетки, а камеры на ночь запираются и выставляется караул. На первый взгляд, этапы сделаны добротно. На самом деле, в них холодно и сыро, печи не дают тепла. Картину дополняет огромное количество паразитов, от которых нет спасения, и полная антисанитария отхожих мест. В таких условиях ссыльным приходилось существовать по нескольку дней. На всем пути от Сретенска до Кабанского только два этапа содержались в сравнительной чистоте, остальные напоминали «стойла для животных».

Другое дело – полуэтапы. По мысли автора, они ничем не отличались от больших деревенских изб, с одной или двумя камерами. Эти помещения содержались т. н. «каморщиками», как правило, бывшими каторжными. Такой каморщик прекрасно знал потребности ссыльного. Он следил за чистотой, протапливал печь перед приходом партии, заблаговременно готовил кипяток. Его жена «стряпала хлеб и шаньги, запасала омулей и мерзлого молока, и цены у нее были божеские, не то, что у солдат». Ни пали, ни замки, ни караулы с грозными окриками офицера – ничто не напоминало автору здесь подневольного положения.

Стефанович подробно рассказывает о денежном довольствии в пути. Согласно инструкции, сопровождавший партию старший воинский чин, каждый день выдавал арестантам кормовые деньги – от Сретенска до Верхнеудинска эта сумма равнялась 20 копейкам, от Верхнеудинска до Иркутска – 14. Фунт ржаного хлеба, купленный у крестьян стоил 1½ копейки, пшеничного – три. Однако возможность купить продовольствие так дешево была не всегда, в необжитых местах продукты покупали у конвойных солдат, при этом цены вырастали уже в два-три раза. Так, за фунт плохого, непропеченного хлеба, именуемого арестантами «глиной», приходилось выкладывать почти три копейки, а за фунт мяса – десять. Помимо провианта, каждый фельдфебель практически открыто торговал спиртным.

В Верхнеудинской тюрьме этапные арестанты провели десять суток. Они были сняты с кормового довольствия и питались из общего скудного котла. Сэкономленные в дорогу хлебные пайки, согласно инструкции, были отобраны при выходе из тюремного замка и до полуэтапа Уточкинского партия прошла вообще без продовольствия, здесь купить было нечего, поэтому вплоть до Ильинского – 30 верст – шли, согреваясь пустым кипятком.

«Голодный период» закончился для ссыльных только в Кабанском. Здесь автор в сопровождении простоватого солдата-конвоира сходил на базар, купив разной снеди, зашел в почтовую контору и собственноручно отправил письмо «в Россию». Этап в Боярской, по воспоминаниям Стефановича, был «ужасным»: всю ночь пили, пели, играли на гармонике, обратив камеру в настоящий кабак. Та же ситуация возникла и в Мысовой – здесь встретились две партии – «кандальная» или «верховая», идущая на Кару и «низовая», следующая на поселение. Все события развивались вокруг непрерывной многочасовой карточной игры, когда обе партии выставляли из своей среды лучших игроков. Проигравшие теряли все деньги, продукты, а зачастую и последнюю одежду. Здесь же проигрывались и переходили из партии в партию «свободные» женщины.

В заключении автор задается вопросом, найдется ли в его партии из 34 вышедших с ним с Кары арестантов хоть один человек, на которого каторга подействовала «благотворно и умиротворила бы в нем преступника». По наблюдениям Стефановича, по крайней мере, 15 арестантов уже замыслили новые преступления. На этапах они обменивались информацией, намечали места своих встреч и даже предстоящие жертвы. На его глазах сколачивались новые шайки, выбирались главари, прорабатывались маршруты и детали преступной деятельности. Из оставшихся 19-ти человек большая часть арестантов планировали вернуться назад и продолжить занятие хищничеством, и только незначительное меньшинство еще не определилось, чем займется на поселении. Эффективность каторжного перевоспитания, таким образом, практически, по мысли автора, нулевая[9].      

       Для того чтобы дополнить «этапник» Стефановича, приведем здесь выписку из официальной справки Главного Управления Восточной Сибири: «Партии арестантов, отправляющиеся из Иркутска в Забайкальскую область, по численности бывают различные, но никак не более 100 человек в каждой партии. Из Посольска до Верхнеудинска в настоящее время не существует казенных этапов и полуэтапов, а только общественные избы, ветхие и тесные, так, что в них помещается с трудом человек 60 арестантов. Некоторые из них совсем не отапливаются по негодности печей, почему арестанты в зимнее время размещаются по обывательским квартирам, а летом – на дворе.

Особенно в Посольске, Кабанске и Ильинске помещения совершенно ветхие и к исправлению негодны, вследствие чего в указанных местах признано со стороны Главного Управления необходимым построить новые здания. При том как между этими этапами среднее расстояние около 50 верст, то предполагалось на промежутках выстроить полуэтапы в деревнях Степнодворецкой, Таракановской и Утокчинской вместо существующих почти разрушившихся изб.

 Между Верхнеудинском и Читою … этапные и полуэтапные здания построены около 35-40 лет назад, и хотя далеко не новы, но поддерживаются еще исправными. В отдельные здания могут помещаться до 60 человек, а в полуэтапные – до 40»[10].

Большинство побегов ссыльных совершалось именно с этапов. За определенную плату, ссыльный, следующий к месту назначения, мог поменяться местом с товарищем по несчастью, идущим в обратном направлении. Беглые ссыльные становились настоящим бедствием для Восточной Сибири, приумножая ряды бродяг, сбиваясь в хорошо организованные шайки. Сельская полиция в силу своей малочисленности была не способна организовать эффективную борьбу с такими ссыльными. Городская полиция все же вела борьбу с бродягами, но повсюду победа была на стороне последних, так как арест и тюрьма никогда их не страшили. Перед предстоящей зимой они таким способом получали теплый кров и постоянное питание. 

Именно бродяги были основным источником преступности среди ссыльных. Они буквально терроризировали притрактовые села, вымогая у крестьян подаяние, а если получали отказ, совершали поджоги и потравы. Образ «несчастного» бездомного, всеми гонимого, обездоленного и покорного судьбе, созданный нашей демократической литературой, очень редко совпадал с действительным обликом сибирского бродяги. Кусок хлеба, оставляемый крестьянами на задворках своей усадьбы, не был проявлением сострадания, а являлся своеобразным способом откупиться от ссыльных, лишь бы не трогали и шли дальше. 

Отношение к бродягам хорошо передают строки из рапорта генерал-губернатора Восточной Сибири С.Б. Броневского военному министру А.И. Чернышеву о возможности побегов из Забайкалья каторжан или уголовных ссыльных: «Байкал и горные голодные пустыни не доставляют средств без твердого знания местности проникнуть сюда; а кочевые буряты и тунгусы для собственной своей безопасности, со свойственной им зоркостью всегда выслеживают беглых в самых непроходимых местах. Мщение их за многие несчастия, от Нерчинских каторжных претерпенные, таково, что весьма немногим удается пройти Братскую степь или пробраться через горы кругом Байкала к Иркутску, но и тут буряты и земская полиция довольно деятельно захватывают их. О выполнении чего с особенною расторопностью я не упущу наблюдать»[11].

На каждые 100 ссыльных в Забайкальской области в конце XIX века приходилось 9,7 преступлений и 9,1 осужденных преступников. Это – самый высокий показатель по Восточной Сибири: в Иркутской губернии соответственно – 8,9 и 6,9. Рассматривая эту статистику, следует иметь в виду ее несовершенный характер, так как не было никакой возможности просчитать, сколько преступлений оставались не обнаруженными[12].

Конвойная служба привлекала разных людей. Были среди них самоотверженные, преданные делу, однако встречались и обратные случаи. Для того чтобы составить представление о нижних чинах конвойных команд, приведем два примера. Вот, например, весьма не единичный случай, описанный журналом «Тюремный вестник»: «3 января рядовой «_» конвойной команды Иван Ефимов, конвоируя арестанта Николая Полония, отпустил другого конвойного Петра Иванова домой, а сам повез Полония, притворившегося больным, на извозчике. По пути они заехали к знакомой арестанту женщине, пьянствовали там, и затем отправились в цирк, откуда Полоний бежал. Беглый арестант до настоящего времени не найден. Сравнительно частые побеги арестантов в округе… последствие нецелесообразного воспитания конвойных команд и весьма слабого подбора начальствующих нижних чинов, … здесь дело уже идет не о недосмотре, незнании или неряшливости исполнения конвойным своих обязанностей, а о прямом его участии в преступлении арестанта»[13].

А вот противоположный пример: «Приказ Забайкальскому войску и регулярным войскам Забайкальской области. Сентябрь 17 дня 1904 года № 682. 14-го сего сентября пассажирский поезд № 4 потерпел крушение на станции Яблоновой. Арестантский вагон был страшно поврежден и убит стоявший в это время на часах рядовой Сретенской конвойной команды Иосиф Черных. Находящиеся тут же в пострадавшем вагоне конвойные, после первого толчка и треска вагона, успели выбежать в соседнее уцелевшее отделение, а рядовой Черных, несмотря на крик товарищей и кондуктора с площадки «беги», ответил только: «я часовой, не могу оставить поста» и через несколько секунд был, стоя на часах, раздавлен до смерти обломками соседнего вагона. Велик духом наш солдат. Он умеет умереть героем не только в бою с врагом, но и при мирной обстановке, памятуя твердо, что долг службы выше всякой опасности. Мир праху твоему, доблестный часовой.

Молодец также старший конвойной команды фельдфебель Андрей Перфильев: когда, наконец, удалось снять решетку в окне и таким образом освободить и арестантов, и конвойных, он спокойно и отчетливо рапортовал мне и не менее спокойно начал распоряжаться выводом арестантов. За такую образцовую распорядительность и спокойствие в критические минуты выдать ему от меня в награду 25 рублей. Подписал: и. д. командующего войсками и наказного атамана генерал-майор Парчевский»[14].

Этапирование политических и государственных преступников к месту ссылки значительно отличалось от доставки уголовных арестантов: такой ссыльный передвигался в повозке или крестьянской телеге, мог брать с собой значительное количество личных вещей и книг, ему полагалось иное денежное довольствие. В 1820–1870-е годы политические ссыльные следовали в Иркутскую губернию практически в индивидуальном порядке в сопровождении жандармского офицера и нижних чинов местных этапных команд. Дело это было весьма затратным. В качестве примера приведем Список с постановления Иркутского губернского правления, состоявшегося 21 сентября 1881 г.: «Слушали предложение г. начальника Иркутской губернии от 30 октября 1880 г. о том, что министр юстиции уведомил бывшего Главного начальника Верховной распорядительной комиссии, что по всеподданнейшему докладу обстоятельств дела о тайной типографии революционной газеты «Черный передел», Государь Император 30 июля 1880 г. Высочайше повелеть соизволил: разрешить дело по отношению к Бахмутскому мещанину Иосифу Васильеву Аптекману в административном порядке, выслав его в распоряжение генерал-губернатора Восточной Сибири для водворения здесь на жительство под надзор полиции. Во исполнение настоящего Высочайшего повеления Аптекман назначен в Якутскую область.

Для сопровождения Аптекмана в г. Якутск назначены: жандармский унтер-офицер Кравченко и унтер-офицер Иркутского местного батальона Оловянников. От г. Иркутска до г. Якутска считается 2818¼ верст. За это расстояние причитается: прогонов в передний путь, по случаю распутицы, на четыре лошади и в обратный путь двум конвоирам, также по распутице на 3 лошади – 862 руб. 96 коп.; порционов жандарму Кравченко в оба пути, полагая по 1 коп. на версту – 65 руб. 36½  коп.; унтер-офицеру Оловянникову – кормовых также в оба пути за 76 суток, полагая по 75 верст в сутки – 18 руб. 22 коп. и в кормовое довольствие Аптекману, как лицу простого звания, 5 руб. 40 коп., а всего к выдаче причитается 842 руб. 94 ½ коп. На исчисленные 943 руб. 94½ коп., следующие в прогоны, порционы и кормовое довольствие  составить ассигновку, которую отослать для исполнения в Иркутское губернское казначейство, а талон от оной выдать жандарму Кравченко, которому также выдать подорожную бланку … выдать Аптекмана, с выключкой из списков замка, под расписку жандарму Кравченко, проверив предварительно натуральные приметы Аптекмана с приметами, описанными в статейном списке и фотографической его карточкой, а также выдать Аптекману необходимую одежду»[15].

Как видим, организация этапирования арестантов в Восточной Сибири в XIX веке, как и система каторги и ссылки в целом, имела массу своих проблем, главными из которых были: недостаток финансирования, внутриведомственные неурядицы, несовершенство законодательной базы, отсутствие подготовленных и квалифицированных кадров. В начале ХХ века, с установлением сквозного движения по Сибирской железнодорожной магистрали, условия этапирования значительно изменились, однако, большая часть проблем так и осталась вплоть до марта 1917 года.    

Примечания:

[1] Российское законодательства Х–ХХ веков. В 9-ти т. Т. 5. М., 1987. С. 496–498.

[2] Колесников А.Д. Русское население Западной Сибири в XVIII – начале XIX вв. Омск, 1973. С. 354– 355.

[3] Политическая ссылка в Сибири. Нерчинская каторга. Т. 1. Новосибирск, 1993. С. 25.

[4] ГАИО. Ф. 25. Оп. Оц. Д. 353. Л. 43.

[5]Забайкалье: Краткий исторический, географический и статистический очерк Забайкальской области. Иркутск, 1891. С. 52.

[6] ГАИО. Ф. 24. Оп. 12. Д. 235. 

[7] Патронова А.Г. Государственные преступники на Нерчинской каторге (1861–1895 гг.): Биобиблиографический справочник. Часть II. Чита, 1998. С. 99.

[8] Стефанович Я.В. По этапам // Вестник Европы. 1916. Кн. 7. С. 113.

[9] Cтефанович Я.В. Указ. соч. С. 79–131.

[10] ГАИО. Ф. 24. Оп. 2. Д. 442 б. Л. 230–239.

[11] Политическая ссылка в Сибири. Нерчинская каторга. Т. 1. Новосибирск, 1993. С. 45.    

[12]Ссылка в Сибирь: Очерк ее истории и современного положения. Для Высочайше учрежденной комиссии о мероприятиях по отмене ссылки. СПб., 1900. С. 220.

[13] Тюремный вестник. 1904. № 2. С. 119.

[14]Тюремный вестник. 1904. № 10. С. 695.

[15] ГАИО. Ф. 32. Оп. 5. Д. 120. Л. 16–18.