| Главная » Статьи » Дореволюционный период |
«Самый насущный вопрос Сибири»
| 23.12.2010 Автор: Иванов Александр Александрович Проблемы каторги, тюрьмы и ссылки не могли не интересовать участников сибирского областнического движения. Выступая за равенство экономических, социальных и культурных условий развития центра России и сибирской окраины, лидеры областников рассматривали правительственную политику каторги и ссылки в край как проявление колониальных устремлений метрополии по отношению к огромному Зауральскому региону. Уголовная ссылка и штрафная колонизация, по их мысли, наносили непоправимый вред сибирскому обществу. Сторонники областнических идей в разработке «ссыльной» темы имеют, безусловно, крупные заслуги. Достаточно сказать, что в 70–90-х гг. XIX-го века не было, пожалуй, ни одного местного периодического издания, на страницах которого не обличались бы тяжелые последствия для края политики каторги и ссылки уголовных преступников. Эта проблема заняла прочное место и в сибирской художественной литературе1. Такое внимание к ссыльной теме объясняется прежде всего тем исключительным местом, которое она занимала в антиколониальной, областнической концепции сибирских патриотов. Немедленное прекращение ссылки и каторги «за Уральский камень» было главным требованием движения конца XIX в. Можно предположить и то, что борьба за отмену ссылки являлась с одной стороны, основным постулатом данного политического движения, с другой — его главным объединяющим началом. Так, например, Г.Н. Потанин «вопрос о ссылке» в Сибирь считал «самым кричащим». Определяя приоритеты областнического общественного движения — защита от московской эксплуатации, вопрос переселенческий, университетский и инородческий, — он на первое место все же ставил задачу отмены ссылки. «Самая главная нужда Сибири заключается в установлении правильных взаимоотношений между метрополией и колонией. Колония обращена в место ссылки для преступных элементов Европейской России»2. П.М. Головачев вопрос невольной, ссыльной колонизации Сибири считал крупным вопросом, обращал внимание на необходимость его безотлагательного решения. М. Шатилов, определяя Сибирь в качестве штрафной колонии России, подчеркивает «что это глубоко оскорбляло самосознание сибиряков». Поэтому, по его мысли, и «первые стрелы сибирских протестантов были направлены против уголовной ссылки»3. Изучение отношения сибирских областников к проблемам политической каторги и ссылки следует начать с анализа творческого наследия А.П. Щапова. «Отец областничества»4, как известно, историей политической ссылки в Сибирь специально не занимался, этой теме он не посвятил отдельных исследований. Вместе с тем, в нескольких своих научных и публицистических статьях А.П. Щапов сделал ряд характерных высказываний, позволяющих нам сегодня судить об отношении ученого к этому предмету. Проблемы каторги и ссылки попадают в поле зрения А.П. Щапова в третий, сибирский период его творчества, когда он, будучи сам политическим ссыльным, приезжает в 1864 г. в Иркутск5. Здесь в течение ряда лет ученый проводит обширные этнографические и статистические исследования крестьянских и инородческих поселений, изучает языковую и бытовую культуру бурят, остяков, тунгусов. Итогом этих научных изысканий стали публикации в сибирской печати нескольких статей, таких как: «Историко-географические и этнографические заметки о сибирском населении» (1872 г.), «Историко-географические заметки о Сибири» (1873 г.), «Бурятская улусно-родовая община» (1874 г.), а также «Какие факультеты необходимы в Сибирском университете» (1875 г.) и «Социальные потребности Сибири накануне реформ» (1876 г.). Особенностью заключений А.П. Щапова о сибирской политической и уголовной ссылке является то, что они основаны на его личном, гражданском отношении к этому явлению: имея собственный опыт политического изгнания, будучи «невыездным» в губернии Европейской России, Щапов выступал однозначно против этой карательной меры, видя в ней зачастую неоправданно суровое моральное и физическое наказание для преступника. Исследователь обращается к ссыльной теме в качестве иллюстрации своего вывода об особом историческом пути развития Сибири. При этом ссылка у Щапова фигурирует в качестве одной из особенностей сибирской истории по крайне мере в трех её положениях: «сибирская народность» и ссылка; «сибирская община» и ссылка; отношение Центра к Сибири на примере политической и уголовной ссылки. Энтографическое изучение населения Приленского и Туруханского края привело А.П. Щапова к выводу о «несхожести» и «особенности» русских жителей Сибири. «В Сибири, — пишет историк, — вследствие скрещивания русского племени и других разноплеменных выходцев из России с сибирско-азиатскими племенами, мало-помалу слагается своеобразно однородная масса населения, не удерживающая в одинаковой степени признаков ни чисто славянско-русской расы, ни чисто азиатских племен». По мнению Щапова, в настоящее время из еще первоначального неизбежного хаоса смешения племен, уже проступают черты «русско-сибирского народного типа»6. А.П. Щапов считал, что это природное сибирско-русское население заметно отличается, в сравнении с великорусским народом, с одной стороны – большею «грубоватостью и одинаковостью», с другой – «большею смелостью ума, большею любознательностью и отважною предприимчивостью»7. Как же влияет массовая уголовная ссылка на эту еще не оформившуюся, а значит, особенно ранимую сибирско-русскую народность? По исследованиям ученого, среди сибиряков, помимо «самородков» – «происхожденцев из простонародья, обнаруживающих замечательные особенности в различных технических искусствах, распространены, возможно, больше чем где-либо, и всякого рода уроды – кретины, микроцефалы, идиоты или дурачки». Одну из главных причин этого явления, по мысли Щапова, и следует искать в массовой уголовной ссылке, развращающей население, портящей его «нравственность», распространяющей «проституцию» и «безобразное пьянство»8. Историк считает, что уже назрела настоятельная необходимость основательного изучения последствий воздействия «ссыльных преступников на сибирское население». Причем, к этой работе должны быть привлечены специалисты различного профиля – министерства народного просвещения, статисты, «сибирские медики». Свою же роль в этом исследовании Щапов видит не только в этнографическом описании, но и в том, чтобы «возбудить» в обществе интерес к наиболее всесторонним и точным наблюдениям9. А.П. Щапов рассматривал Сибирь в качестве своеобразной антропологической лаборатории, где идут «неизбежные, непрерывные и повсеместные ассимиляционные процессы, сочетающиеся с естественно-географическими и историческими факторами». Роль уголовной ссылки в этом явлении — самая негативная. Однако историк далек от стремления видеть в ссыльных только уголовных преступников. Кроме этих «отбросов общества» Щапов из массы ссыльных выделяет и категорию ссыльных поселенцев, высланных в Сибирь «на пашню», а также «пришлых интеллигентов», по цензурным соображениям не называя последних политическими ссыльными или государственными преступниками10. Отношение исследователя к ссыльным поселенцам, сосланным в Сибирь для сельскохозяйственной колонизации края совершенно иное, чем к уголовным. Щапов видит в них, безусловно, позитивный элемент влияния. Если сравнивать, — пишет он, — «мыслительную способность и способ рассуждения ссыльных… поселенцев Сибири с прирожденными… сибирско-русскими поколениями, — можно заметить, что русский или, как говорят в Сибири, «российский человек» ...заметно более глубок и развязан в суждениях о вещах, чем сибиряк»11. Такой ссыльнопоселенец, по Щапову, «хотя бы то и крестьянин», имеет более широкий «умственный кругозор», более «культивированные и развитые умственные способности». У него «логический анализ в рассуждениях глубже», наблюдения шире, «речь выразительнее, с большой примесью слов книжного языка». Вполне естественно, что вклад подобного типа ссыльного в становление сибирско-русской или «областной», как он еще называет, народности Сибири оценивается А.П. Щаповым исключительно позитивно12. Не могла не волновать А.П. Щапова и проблема взаимовлияния уголовной и политической ссылки на сибирскую общину. Отношение историка к крестьянской общине, ее роли и месту в жизни народа и государства отличалось, на наш взгляд, как широтой и новизной исследовательских подходов, так и идеализацией ее «мира», ее способности противостоять «машинному», «городскому» капитализму. Сибирской общине, по Щапову, «чужды буржуазные понятия, эгоистически-приобретательские стремления к наживе за счет ближних сообщников, к накоплению капитала для приращения капитала… Крестьяне-общинники, считает Щапов, вполне довольны, если у них в семье есть достаточно рабочих рук, если пашенки довольно, если есть свое молочко, а по праздникам своя говядина»… Именно сельская земледельческая община – артель, по мысли Щапова, и должна составлять основу будущего экономического процветания Сибири13. Вместе с тем, на конкретных многочисленных примерах историк доказывает, что как инородческая бурятская, так и приленская крестьянские общины испытывают в настоящее время процесс разложения. Из «капиталистического города» сюда проникли «эгоистически-приобретательские наклонности и страсти», здесь появились «всякого рода мироеды, монополисты, эксплуататоры». Сегодня в немалой части общин преобладает «корысть», нажива ради наживы14. Кто же «расстроил, разбил разными гнетущими силами и условиями» сельскую общину в Сибири? По мысли автора, это т. н. «торговые», то есть люди, занимающиеся торговлей среди крестьянского населения. Щапов считает, что внутри общины «торговых» нет и не было – общинники не могут «наживаться» на «своих», им чужды подобные устремления. Торговлей занимаются «пришлые». И Щапов называет этих «пришлых». Он считает что торговый — это «еврей, или новокрещенный бурят, или великорусский и малороссийский ссыльный поселенец»15. В качестве доказательства своим выводам, А.П. Щапов приводит результаты собственных статистических обследований. Так, в оседло-инородческой Усть-Ордынской общине из 3-х «торговых» — один ссыльный, в Ользоновской – один из двух, в Манзурской из шести – три, Агинской из восьми – четыре16. Именно «торговые» несут в «органические-ассоциированные общинные союзы» дух эгоистически-приобретательской эксплуатации», именно их появление здесь ведет к «единоличному наживательству», эксплуатации и мироедству»17. Сибирская община, считает А.П. Щапов, нуждается в защите. Между тем власти бездействуют, тогда как среди крестьянских поселений быстро растут новые «кабаки» и питейные заведения, открываемые, в том числе, и «ссыльнопоселенцами». Автор, тем не менее, оптимистичен. Он предлагает два варианта спасения общины. С одной стороны, сибирская община самостоятельно должна избавляться от ссыльных. В качестве поучительного примера, Щапов подробно рассказывает читателю о том, как крестьяне Манзурской волости не выполнили приказ верхоленского комиссара Шевелева о принятии в общину ссыльнопоселенцев в качестве работников с условием наделения их не только «пищей», одеждой и денежной платой, но и «присевками по 2 десятины». Общество письменно «покорнейше» просило отказаться от предписания, т. к. в селениях имеется «значительное число бедных крестьян, мирских старожилов, нуждающихся в наемной работе у своих общинников»18. Второй путь спасения сибирской общины, по мысли А.П. Щапова, связан с интеллигенцией, в том числе и «пришлой», т. е. ссыльной за политические и государственные преступления. Её нравственный долг – «безотлагательно начать возбуждать и воспитывать в обществе как готовность и восприимчивость к правительственным реформам, так и вообще социальную способность к легально-возможному, самобытному общественному самоустройству и саморазвитию»19. Автор считает, что Сибири уже сейчас требуются «общинные учреждения» – общинные училища, библиотеки, музеи, лаборатории, наиболее приложимые к земледелию и скотоводству, общинные ссудо-сберегательные кассы» и т. д. Долг интеллигенции, в т. ч. и ссыльной, «пришлой», «будить народ», формировать в нем потребность именно в таком общинном социализме. Значение сибирской ссылки раскрывает А.П. Щапов и на примере своего краеугольного теоретического положения о российской истории как истории областей. По его представлениям, в свободном органическом развитии «областности», «областей» в рамках единого государства нет и не может быть места ни политической, ни уголовной ссылке. Центр не должен превращать «окраины» или «области» в место сосредоточения политических и уголовных преступников. «Сибири, - считает Щапов, - необходима колонизация не ссыльными, невольниками-поселенцами, а свободным рабочим народом, крестьянством, ремесленниками… Такая колонизация Сибири необходима и с гуманной точки зрения на великорусский и, вообще, европейский российский рабочий народ, в особенности, на крестьянство»20. Лидеры областнического движения сумели рассмотреть или наметить самые различные аспекты подлинно научного изучения истории политической и, главным образом, уголовной ссылки в Сибирь. Наиболее полно эти вопросы были разработаны в трудах П.М. Головачева, Г.Н. Потанина, и, конечно же, Н.М. Ядринцева. Отличаясь весьма добротным статистическим, историографическим и источниковым анализом, работы Н.М. Ядринцева представляют значительное явление не только в либеральной, но и во всей досоветской историографии в целом. Характерно, что труды этого ученого получили и весьма высокую оценку у современников. К.В. Дубровский, например, исследование «Сибирь как колония» Ядринцева называл «поистине» классическим трудом в области сибириеведения, а работу «Русская община в тюрьме и ссылке» ставил в один ряд с «Мертвым домом» Ф. Достоевского и «Сибирской каторгой» С.В. Максимова. «Слово его, — писал Дубровский, — по этому предмету было веско, к нему прислушивались не только толпа, но и лица, призванные владеть «судьбой десятков заключенных»21. «Энциклопедией сибириведения» называл «Сибирь как колония» и М. Шатилов. Он считал, что труд Ядринцева еще долгие годы будет сохранять «значение наиболее полного и талантливо написанного сочинения» по самым крупным сибирским вопросам. Известно также, сколь высоко ценил «Русскую общину…» и В.И. Семевский. Профессиональный ученый-историк рекомендовал эту работу всем тем, кто предполагал заняться изучением «каторжной Сибири»22. Прежде всего, заслугой Ядринцева является всесторонний анализ и объективная оценка источниковой базы истории сибирской ссылки. Н.М. Ядринцев в течение 15 лет собирал и систематизировал самые различные материалы по данной теме, одним из первых исследователей обратив на них внимание, а значит, и первым квалифицировал их в качестве важнейшего источника. Особо выделял Ядринцев источники личного происхождения. «Нас повели по этапу, — делился исследователь своими воспоминаниями. - Мы шли с июня до сентября… пешком. Мы испытывали арестантскую баржу и были покрыты паразитами сплошь в пересыльных этапах. Чего не насмотрелись и с какой компанией не перебывали. Эти острожники, эти страшные лица, эти измученные люди, давно и верно покончившие жизнь на каторге, вставали передо мной, когда я впоследствии писал свою книгу о русской тюрьме. Я галлюцинировал и переживал с ними их трагедию»23. Н.М. Ядринцеву удалось определить в качестве источника исследуемой темы материалы, исходившие прежде всего от официальных органов сибирской администрации, а также Тобольского приказа о ссыльных. По нашему мнению, он одним из первых исследователей вслед за С.В. Максимовым и Е.Н. Анучиным выделил, проанализировал и «соединил в таблицы» эту группу источников24. Несомненна заслуга Н.М. Ядринцева и в определении роли и места ссылки в истории России. Он первым высказал мысль о ссылке как о «неотъемлемой части» русского общества. «Находясь в связи с историей преступлений и, составляя результат уголовных теорий, — писал Ядринцев еще в 1872 г., — она отражает внутреннюю жизнь русского общества во всех фазисах его развития, с его треволнениями, страданиями, с борьбой и оппозицией личности известному общественному строю»25. Н.М. Ядринцев четко выделяет и функциональные задачи ссылки. По его мнению, во-первых, она служит для «устрашения», во-вторых, в качестве «жесткой кары», а также как «суровое возмездие» и, вообще, является средством «проведения всех правительственных мер». Однако главная задача ссылки, по Ядринцеву, и этот вывод следует подчеркнуть, заключается в «уничтожении народной оппозиции»26. Как уже констатировалось, Н.М. Ядринцев, другие лидеры областнического движения неоднократно решительно высказывались против ссылки в Сибирь. В многочисленных публицистических статьях, выступлениях и речах они доказывали пагубность для сибирского общества уголовной ссылки, требовали прекратить штрафную колонизацию края. «На протяжении уже трехсот лет, — писал, например, К. Дубровский, — эта печальная, забытая окраина служит для центра государства, с одной стороны… житницей, отдающей все свои обильные природные богатства, а с другой — местом, куда метрополия щедрою рукой отбрасывала все свои негодные, порочные элементы»27. Вместе с тем необходимо учитывать, что первопричины критики практики уголовной ссылки в Сибирь у лидеров областнического движения были несколько различными. Одни видели в ссылке источник зла для края в целом, другие основным объектом «насилия ссылкой» считали только общину. При этом разрушительное воздействие ссылки на общину было для них главным злом, исходящим от метрополии. «Наличность многочисленного поселенческого элемента действует на крестьянскую массу развращающим образом, — утверждал, например, Н. Астырев. — Обилие дешевых рабочих рук… развивает в крестьянине сильное стремление эксплуатировать эти голодные рабочие массы, облегчает переход от натурального хозяйства к капиталистическому производству, способствует большему развитию индивидуальности в членах общества, уничтожая необходимость во взаимной поддержке друг друга...»28. Столь же неоднозначно оценивали «патриоты Сибири» и воздействие политической каторги и ссылки. По цензурным соображениям о государственных и политических преступниках лидеры областничества писали мало или крайне осторожно, однако, можно с уверенностью утверждать, что этот вопрос вызывал у них постоянный научный и общественный интерес, питаемый еще и тем, что немалая часть этой «пришлой интеллигенции» работала бок о бок с лидерами движения. К числу заслуг сибирских областников в деле изучения политической каторги и ссылки следует отнести и постоянное стремление определить количественные показатели этого явления. Ведущее место в этом по праву принадлежит также Н.М. Ядринцеву. В 1899 г. он опубликовал статистику государственных и политических преступников в Сибири по данным Тобольского приказа. Взяв за основу подсчетов показатели за 1879 г., Н.М. Ядринцев составил сводную таблицу, подразделив всех осужденных на ссыльных каторжан, сосланных на житье и отдельно высланных административным порядком29. Как следует из таблицы Н.М. Ядринцева, в 1879 г. в Сибири было всего 29 государственных ссыльнопоселенцев и сосланных на житье. Число каторжан в этот же год достигло более значительных размеров — 46 государственных преступников. Однако количество административных «политиков» было самым внушительным и равнялось 106, из чего можно сделать вывод о широком распространении уже в тот период практики внесудебной расправы. Н.М. Ядринцеву удалось выделить и еще две статистические характеристики политссыльных. Прежде всего, он сумел подразделить всех осужденных и высланных по половому признаку, а также установить число ссыльных «с семействами». Как и следовало ожидать, количество женщин в сибирской ссылке было минимальным, как, впрочем, и число следующих в край со своими семьями30. Занимаясь изучением сибирской политической ссылки, лидеры областнического движения одними из первых исследователей попытались определить и ее основные качественные характеристики. Н.М. Ядринцев еще в 1872 г. сформулировал главные задачи государственной политики в области применения каторги и ссылки. По его мнению, правительство использует политссылку во-первых, для «уничтожения народной оппозиции» и, во-вторых, для борьбы с «оппозиций личности известному общественному строю»31. Что имел в виду исследователь, говоря о «народной оппозиции»? Скорее всего, он подразумевал антиправительственные и антикрепостнические выступления «народных масс» в XVI – XIX вв. – стрелецкие бунты, крестьянские войны, национально-освободительные движения на окраинах империи. Хорошо известно, сколь широко использовало государство ссылку в Сибирь, карая за такого рода выступления32. Подобное понимание целей и задач политической ссылки можно найти и у П.М. Головачева. Ученый и публицист считал, что правительство использовало ссылку для изоляции в Сибири «различного рода непокорных и непослушных: при Петре — стрельцов и староверов, затем неугодных помещичьих крестьян»33. Как и Ядринцев, Головачев выступал против подобной политики государства. Что же касается «личности», «оппозиционной известному общественному строю», на наш взгляд, эта мысль Н.М. Ядринцева может быть истолкована двояко. Прежде всего, автор под «личностью» мог подразумевать отдельных представителей дворянского класса или же чиновничества, пытавшихся революционным путем изменить существующий государственный строй и «общественный порядок». Это, прежде всего, декабристы, Н.Г. Чернышевский, М.В. Буташевич-Петрашевский и петрашевцы, прошедшие все тяготы политической тюрьмы, каторги и ссылки в Сибири. Не исключено и то, что Н.М. Ядринцев мог иметь в виду разночинца, «ходившего» в 1870-х годах «в народ», и считавшего дело «пробуждения» крестьянина своим нравственным долгом. Последнее также имеет основание, так как сам автор в этот период рассматривал общину не только как «естественную форму народной жизни», но и как «модель перевоспитания преступников для всего мира»34. Раскрыв место и роль политической каторги и ссылки в Сибирь в системе внутренней политики российского государства, Н.М. Ядринцев, другие лидеры областнического движения были одними из первых, кто поставил вопрос о сложном, неоднозначном влиянии «пришлых» на культурную и общественную жизнь края. Прежде всего, сибирские областники неоднократно подчеркивали прогрессивную роль политических ссыльных в деле просвещения населения региона. Так, по мнению П.М. Головачева, политссыльные «польские, литовские, немецкие люди вносили в Сибирскую жизнь повышенное чувство личности, и вообще, более культурные начала»35. Н. Астырев отмечал «громадную заслугу ссыльного элемента в деле распространения грамотности». По его мнению, политическая ссылка как бы пыталась «расплатиться» «некоторыми крупицами добра за все зло, которое причинило Сибирскому обществу уголовная ссылка»36. Вместе с тем, лидеры областнического движения одними из первых выявили, на их взгляд, и элементы негативного воздействия государственных и политических преступников на сибирское общество. Так, например, по мысли части «патриотов», считавших крестьянскую общину «цельным, здоровым организмом», прообразом будущей независимой от Центра и богатой Сибири, политическая ссылка «развращающе» влияла как на «убеждения населения», так и на его «нравственные начала». Постоянно отмечая заслуги государственных и политических преступников в деле просвещения Сибири, некоторые областники ревностно относились к отношениям ссыльных с «сибирским обществом», считая, что право влиять на умы и сердца сибиряков имеет лишь «своя», «коренная» интеллигенция. Отсюда – двойственность отношения участников движения к политическим каторжанам и ссыльным. В качестве иллюстрации этого тезиса приведем слова самого Н.М. Ядринцева. В 1872 г. он писал: «Просвещенные люди, попавшие в ссылку в Сибирь по политическим причинам, конечно, оказывали влияние.., и многие отдельные личности обязаны им своим развитием. Но какое же общество может желать просвещения, купленного ценою чужого несчастья! Поэтому, говоря о пользе ссылки для умственного развития Сибири, нельзя принимать в расчет подобные исключительные случаи и приходится вывести заключение, что ссылка принесла Сибири ничтожную пользу в умственном развитии»37. Неоднозначно оценивал влияние политической ссылки и патриарх сибирского областничества Г.Н. Потанин. По его мысли, политические преступники «разлагающе действуют на убеждения людей». При этом страдает разум сибиряка, но его нрав не поддается развращающему воздействию. По этой причине, учитывая однобокость влияния, политссылку можно и потерпеть, с ней можно и «мириться»38. В политической ссылке Г.Н. Потанин видел одну из главных причин размежевания сибирского общества на отдельные партии. Вместо консолидации, объединения для борьбы с «грабящей» Сибирь метрополией, местные общественные силы, под влиянием «невольных пришельцев», стали дробиться по партийным организациям, что ослабляет и дезорганизует движение. «В Сибири,— указывал патриарх областничества, — процесс образования партий происходит только в пришлой среде, образующей верхний слой сибирского общества. Это отголоски брожения, происходившего в метрополии»39. «Вредное» влияние политической ссылки на сибирское – в первую очередь крестьянское общество – обосновывал и Н. Астырев. Автор открыто не писал о государственных преступниках. Предпочитая называть политссыльных «разного рода людом, осужденным на поселение в места более отдаленные», Астырев критиковал прежде всего отсутствие системы в организации сибирской ссылки. «Хаотичному, невозможному состоянию ссылки посвящено уже множество исследований, чиновничьих записок, докладов, даже страниц отчетов губернаторов и генерал-губернаторов». Автор считал, что уже «как 2 х 2 = 4 доказано и разъяснено», что в нынешнем своем состоянии ссылка в Сибирь не является ни карательной, ни предупредительной мерой. Главную беду, следующую из отсутствия организации ссыльного дела, Астырев видел в том, что ссыльные, «выброшенные» в Сибирь, предоставлены «самим себе». «De facto, — пишет автор, — ссыльные находятся вне всякого надзора и пользуются всеми правами свободного человека»40. Вот в этом попустительстве местного чиновничества в отношении ссылки и следует, по мысли автора, искать источник «развращающего действия» на крестьянское общество. Это – «самая темная сторона» ссылки. «Благодаря ей в местном обществе быстро образуется группа капиталистов-производителей и группа голодного пролетариата, а крестьянин становится «похож скорее на фермера, или даже плантатора-рабовладельца»41. Не трудно заметить народнические корни в рассуждениях автора о воздействии ссылки на «патриархальное» крестьянское общество Сибири. Именно «пришлые» разлагают крестьянский мир, «развращают его дешевыми рабочими руками», олицетворяют «капиталистические пороки». И только поэтому ссылка в Сибирь должна быть закрыта в принципе. Часть лидеров областнического движения пытались преуменьшить роль и значение политической ссылки в культурном развитии сибирского региона. Руководствуясь положением, согласно которого истинным «патриотом» края может быть только сибиряк, а, значит, только он имеет право воздействовать на общественное настроение, некоторые из них намеренно пренебрежительно относились как к политическим взглядам ссыльных, так и к их вкладу в дело изучения Сибири, исследования быта и образа жизни инороднического населения, становление местной журналистики. Так, например В.М. Крутовский, делая обзор сибирской прессы, отмечал, что местные Томские областники относились «с большим скептицизмом» к «российским цивилизаторам». Однако в журналистике они работали вместе, по всей видимости, только потому, что «условия печати сглаживали пункты расхождения, а конкретные условия жизни Сибири сближали не только людей, но и их взгляды»42. Политические воззрения ссыльных автор пренебрежительно именует «налетом социалистических тенденций». Он невысокого мнения и об убеждениях государственных преступников: «Большинство «политических», интересовавшихся Сибирью и серьезно изучавших ее, — утверждает автор, — не теряя своих идеалов, незаметно подпадали под влияние областничества»43. Безусловно, в утверждениях В.М. Крутовского есть и справедливые доводы. Однако автор намеренно не хочет замечать сложного социального и партийного характера политической ссылки Сибири, затушевывает вклад осужденных в местное общественное движение. Изучая политическую ссылку и каторгу Сибири, часть исследователей-областников делала порой и необоснованные выводы. Тот же В. Анучин, например, утверждал, что именно ссыльные поляки «подарили сибирякам идею сепаратизма (отделения Сибири от России)». По мысли автора, польские повстанцы, придя за Уральский камень и познакомившись с местным настроением и мечтами областников об автономии, увидели в них своих «товарищей по несчастью и заговорили об общем деле»44. На наш взгляд, тезис В. Анучина представляется довольно спорным и уязвимым для критики. Автор опять же не видит ни социальных, ни классовых, ни партийных различий как в массе польских ссыльных, так и в среде сторонников областнического движения. К тому же нельзя преувеличивать и степень сепаратизма сибиряков: на протяжении более полувекового своего существования «краевые патриоты» нередко изменяли свои взгляды на этот принципиальный вопрос. Однако надо заметить, что большинство из них добивались лишь экономической и политической (в виде Думы), а также культурной автономии в составе единого российского государства45. Научный интерес исследователей-областников к истории политической каторги и ссылки в Сибирь объяснялся не только стремлением к изучению прошлого края. Он был продиктован сугубо практическими стратегическими и тактическими задачами. По существу, сибирские патриоты и «пришлая интеллигенция из России» боролись за возможность единоличного влияния на общественные силы региона. Эта борьба особенно обострилась перед Первой мировой войной и нашла свое отражение в местной печати. При этом, если в конце XIX — начале ХХ века областники лишь мягко, а порой непоследовательно критиковали отдельные стороны ссылки, то в 1912–1916 гг. их лидеры заняли по отношению к «новой ссылке» поистине «непримиримую» позицию. «Сибирские автономисты» быстро утратили декларируемый «внеклассовый и внепартийный» характер – пролетарская послереволюционная каторга и ссылка с ее враждебным отношением к буржуазии «устроить» ее уже не могла. Сторонники областнического движения обвиняли пролетарскую ссылку в «измене делу», отходе от идеалов, «разложении», «прозябании». Их возмущало засилье ссыльных в профессиональном и кооперативном движениях, редакциях местных журналов и газет, переселенческих пунктах и организациях. В политических ссыльных они по-прежнему видели главный источник партийного и классового размежевания когда-то «единого сибирского населения»46. В свою очередь ссыльные социал-демократы «разоблачали» вред областнических идей, пытались обосновать кризис и «вырождение» движения «сибирских автономистов». «Областничество, — писал, например, В.А. Ватин-Быстрянский, затемняет сознание, питая в массах иллюзии относительно возможности осуществления их нужд каким-то окольным путем, минуя столбовую дорогу исторического развития». По мысли ученого-марксиста, только социал-демократы, не отвергая тезиса о широком местном самоуправлении, способны были «более широко ставить вопросы, естественное развитие которых и является удовлетворением местных сибирских нужд»47. Н. Чужак-Насимович, стремясь сказать «свое» слово в споре о взаимоотношениях «пришлой и коренной интеллигенции», считал, что областническое движение «давно утратило первоначальные демократические принципы, превратилось в самодовольное сибирское «шапками закидаем» и в «застольное бахвальство». Областники и «новая ссылка», считал Чужак, два разных мира, поэтому «старики» и отказывают пришлой интеллигенции в «моральной приписке» к сибирскому обществу»48. Полемика в сибирской прессе отчетливо выявила слабые стороны аргументации обоих политических лагерей. Это прежде всего стремление к очернительству, отрицанию положительного вклада противника в оппозиционное движение за демократизацию страны. И, во-вторых, всяческое «выпячивание», преувеличение собственной роли, степени воздействия на «сибирское население» и т. н. «молодую Сибирь». Из общей полемики областников-либералов и ссыльных социал-демократов выгодно, на наш взгляд, выделяется лишь работа Е.Е. Колосова, попытавшегося объективно показать и объяснить причину враждебности отношений двух политических лагерей. Выводы Колосова остались без должного внимания в советской историографии, поэтому остановимся на них подробнее49. Пришлая интеллигенция, считает Колосов, обладает «величайшими талантами». Декабристы, повстанцы из Польши, люди 60-х и 70-х годов, политические ссыльные «наших дней», были действительно истинным приобретением для Сибири. Они создали первые начатки сибирской культуры, заложили фундамент местной печати, приступили к организации общественных сил. Но по существу-то они являются чисто случайным элементом местной жизни, органически с нею не связанным и готовым немедленно сняться с места, как только изменятся общие условия политической жизни»50. Именно «случайность» этого пласта сибирской культуры и была понята Г.Н. Потаниным и Н.М. Ядринцевым, которые, по мысли Колосова, глубоко «страдали» от неспособности и нежелания «местных сил» «достойно заменить основополагающую роль пришельцев». Сибирь настолько бедна «своими силами», писал Колосов, что после того, как политическая ссылка «снимется с места», край останется «без обсерватории, и даже без спаржи и огурцов»51. Вот почему, считает автор, у Ядринцева и Потанина двойственное или «беспринципное», как пишет Н. Чужак, отношение к пришлой интеллигенции: деятельность «приезжих» рядом с инертной «туземщиной» является случайной, а отсюда случайны и все достижения сибирской культуры. Выход из этой ситуации может быть один. Не критика и нападки на политическую ссылку, а кропотливая работа по воспитанию «собственных сил». «Мы сами, — утверждает Колосов, — должны научиться разводить огурцы и спаржу, и управлять обсерваториями, дабы не ожидать, когда явятся новые декабристы и научат нас начаткам культуры»52. Таким образом, критика областниками политической ссылки – своеобразное проявление патриотизма, попытка пробудить местные силы. Именно это «благое» и естественное, по мысли Колосова, стремление и не поняли Ватины и Чужаки, приняв его за обыкновенную «нелюбовь» и «нападки». В этом, по Колосову, и причина конфликта. Позиция Колосова конечно же уязвима, автор опять же «забыл» о классовых различиях либеральной буржуазии и пролетарской ссылки. К тому же, оценка вклада политических и государственных преступников в культуру Сибири просто не верна: и до декабристов здесь была своя, отличная от Европейской России, культура. Однако стремление Колосова понять и ту и другую сторону, позволяет ему более объективно взглянуть на проблему, предложить обоснованный вариант ее решения. «Если встать на истинно-демократическую точку зрения, — пишет автор, — то в чем должны выразиться наши пожелания относительно интеллигенции? Только в том, чтобы она получила возможность немедленно освободиться от подневольного пребывания в нашей окраине»53. Примечания: 1 Кондратьев Н. И. Начало журнальной прессы в Восточной Сибири. 1885–1905. — Иркутск: Вост.-Сиб. кн. изд-во, 1985. 2 Потанин Г. Н. Нужды Сибири // Сибирь. Ее состояние и ее нужды: Сб-к статей под. ред. И.С. Мельника. – СПб., 1908. — С. 275. 3 Головачев П. Ближайшие задачи исторического изучения Сибири // Журнал Министерства Народного Просвещения. — 1902. — № 9. — С. 50, 61; Шатилов М. На славном посту // Сибирский студент. — 1915. — № 1–2. — С. 47. 4 Дубровский К. В. От идеалов к действительности (областническая идея в прошлом и настоящем). — Иркутск, 1917. — С. 13. 5 Козьмин Н. Н. Афанасий Прокопьевич Щапов, его жизнь и деятельность. (По поводу 25-летия со дня смерти А.П. Щапова). — Иркутск, 1902. — С. 56–60. 6 Щапов А. П. Собрание сочинений: Дополнительный том к изданию 1905–1908 гг. — Иркутск: Вост. – Сиб. обл. издат-ство, 1937. — С. 129. 7 Там же. — С. 148. 8 Там же. — С. 142. 9 Там же. — С. 143. 10 Там же. — С. 147, 296, 325, 331. 11 Там же. — С. 147. 12 Там же. — С. 147. 13 Там же. — С. 279. 14 Там же. — С. 285. 15 Там же. — С. 282. 16 Там же. — С. 282. 17 Там же. — С. 283. 18 Там же. — С. 272. 19 Там же. — С. 331.. 20 Там же. — С. 317. 21 Дубровский К. В. От идеалов к действительности: Областническая идея в прошлом и настоящем. — Иркутск, 1917. — С. 18, 113,114. 22 Шатилов М. На славном посту // Сибирский студент. — 1915. — № 1–2. — С. 57; Попов И. И. В. И. Семевский и Сибирь (Памяти друга Сибири) // Голос минувшего. — 1916. — № 10. — С. VII. 23 Цит. по: Шатилов М. Указ. соч. — С. 56. 24 Ядринцев Н.М. Статистические материалы…— С. 2. 25 Ядринцев Н.М. Русская община…— С. 502. 26 Указ. соч. — С. 522. 27 Дубровский К. Рожденные в стране изгнания. — ПГ., 1916. — С. 4. 28 Астырев Н. На таежных прогалинах: Очерки жизни населения Восточной Сибири. — М., 1891. — С. 155. 99 Ядринцев Н.М. Статистические материалы к истории ссылки в Сибирь // Записки Русского географического общества по отделению статистики. — 1898 г. — Т. VI. — С. 315. 30 Указ. соч. — С. 315. 31 Ядринцев Н.М. Русская община… — С. 502, 522. 32 Щеглов И. В. Хронологический перечень важнейших данных из истории Сибири: 1032–1882 гг. — Сургут, 1993. 33 Головачев П. М. Сибирь. — С. 55 34 Ядринцев Н.М. Указ. соч. — С. 715. 35 Головачев П. Ближайшие задачи исторического изучения Сибири. — С. 61. 36 Астырев Н. На таежных прогалинах: Очерки жизни населения Восточной Сибири… — С. 51. 37 Ядринцев Н. М. Русская община… — С. 636. 38 Потанин Г.Н. Нужды Сибири // Сибирь. Ее состояние и ее нужды… — С. 275. 39 Указ. соч. — С. 288. 40 Астырев Н. На таежных прогалинах… — С. 124. 41 Там же. — С. 156. 42 Крутовский В. М. Периодическая печать в Томске. — В кн.: Город Томск.—1912.—С. 291. 43 Там же. — С. 291. 44 Анучин В. Сибирское областничество // Сибирский студент. — 1915. — № 1-2. 45 Мирзоев В. Г. Историография Сибири: Домарксистский период. — М.: Мысль, 1970. — С. 311–320. 46 Потанин Г.Н. Нужды Сибири // Сибирь. Ее состояние … — С. 260–294. 47 Ватин В.А. Юбилей Г.Н. Потанина и Молодая Сибирь // Сибирский Архив. — 1915. — № 7, 8 и 9. — С. 415. 48 Чужак. Н. О сибирской и иносибирской интеллигенции // Сибирский Архив. — 1913. — № 5. — С. 272. 49 Шиловский М. В. Оформление программы сибирских областников в период революции 1905–1907 гг. // Революционное и общественное движение в Сибири в конце XIX начале ХХ в. – Новосибирск: Наука, 1986. — С. 119 – 133; Его же. Взаимоотношения политических ссыльных и областников в Сибири в освещении советских историков // Политическая ссылка в Сибири. XIX – начало ХХ в.: Историография и источники. — Новосибирск: Наука, 1987. — С. 48–54. 50 Колосов Е. Сибирские областники о пришлой и краевой интеллигенции // Сибирские записки. — 1916. — № 3. — С. 209. 51 Там же. — С. 219. 52 Там же. — С. 219. 53 Там же. — С. 219. | |
| Просмотров: 856 | Рейтинг: 0.0/0 |
| Всего комментариев: 0 | |