Розанна Казари

Университет Бергамо (Италия)

    Культурный диалог между Россией и Италией распространяется на самые разные культурные области и иногда включает неожиданные эпизоды и события, происходящие на необычайном, почти фантастиче- ском географическом фоне. Одним из таких эпизодов, безусловно, была встреча в Сибири, на границе с Монголией и Китаем, на Нерчинских рудникax Кадаинской каторги, ссыльных русских революционеров-демократов – писателя Н.Г. Чернышевского и поэта М.Л. Михайлова – с группой итальянских гарибальдийцев, самыми яркими личностями среди которых были бергамец Луиджи Кароли¹ и француз, профессор истории и журналист Эмиль Андреоли². Известна предыстория этого эпизода, хотя в летописи европейских национально-освободительных движений XIX в. она является одним из наименее упоминаемых происшествий. В 1863 г. группа гарибальдийцев из Бергамо во главе с уроженцем это- го города, другом Гарибальди Франческо Нулло пришла на помощь полякам во время Польского восстания того же года, которое, как известно, было потоплено в крови. Отряд итальянцев, вошедший в польский легион под командованием генерала Миневского³, был разбит в самый первый день боев невдалеке от австрийской границы в битве под Kшикавкой. Среди пленников оказались итальянцы Луиджи Кароли, Алессандро Венанцио, братья Меули, Амброджо Джуппони, Джузеппе Клеричи, Фебо Арканджели, Акилле Бенди⁴ и французы Эмиль Андреоли, Луи Ришар и Альфред Дие⁵. Их отправили в Варшаву, где они были преданы военному трибуналу. Бергамцы Кароли, Венанцио, Джуппони, Арканджели, Бенди, братья Меули, Клеричи и Андреоли были приговорены к смертной казни, которая затем была заменена двенадцатью годами каторжных работ в Сибири. После приговора они были доставлены в Петербург по железной дороге, а далее отправлены в Москву. Из их писем и мемуаров явствует, что только в Москве, накануне окончательного отъезда в Сибирь, они отдали себе полный отчет в том, чтó именно им предстоит: оказаться в бесконечно далекой, абсолютно незнакомой стране, о которой рассказывают ужасные вещи и которая является синонимом смерти, если не прямо физической, то гражданской: они внезапно осознали, что уже мертвы для родственников, для общества, для Италии, для мира. Интересно проанализировать психологию молодых итальянских волонтеров, реконструировать идеалы, побудившие их к такому подвигу, отметить их недостаточную психологическую подготовленность к тому, что их борьба против России на польской земле может увенчаться весьма возможными трагическими последствиями; их подвиг едва ли мог иметь иной, более благополучный исход, чем то, что с ними случилось в реальности. Импульсом для этих патриотов были огромный энтузиазм, высокие идеалистические побуждения, сопряженные с некоторой юношеской легкомысленностью и максимализмом. Им было присуще чисто романтическое видение борьбы за освобождение народов, их вдохновлял тот «гарибальдийский дух», который суммирует в себе все данные характеристики. Среди группы итальянцев выделялись, как мы уже сказали, Кароли и Андреоли. Луиджи Кароли принадлежал к одной из самых знаменитых финансово-аристократических семей Бергамо, имеющей связи с аристократией всей Европы. (При этом надо учитывать, что до 1859 город Бергамо входил в состав к многонациональной Австро-Венгерской империи.) Он имел очень приятную наружность, пламенный темперамент, был очень импульсивен, благороден и великодушен. Современники говорили, что он – идеальный жених для аристократических невест половины Европы. Однако, как у всех романтических героев, его раненая душа скрывала печальную тайну: горячо любимая девушка изменила ему ради того человека, которого он обожал больше всех в мире, который являлся его кумиром, который был воплощением всех его идеалов: в январе 1860 г. молодая невеста Кароли, маркиза Джузеппина Раймонди, стала знаменитой, так сказать, «женой на один день» итальянского героя старого и нового мира Джузеппе Гарибальди⁶. Из-за этого скандала Кароли не смог принять участие в экспедиции прославленной «тысячи» в Сицилию и бросился очертя голову в польскую авантюру, – «авантюру», потому что, повторяю, эти волонтеры, по всей вероятности, не совсем серьезно приняли во внимание возможность быть приговоренными к многолетней каторге в Сибири – более реальную, чем возможность умереть со славой. Из Варшавы, из Петербурга, из Москвы, по мере того как он начинает понимать, что Сибирь неизбежна, Кароли пишет родственникам все более отчаянные письма. Он просит, умоляет, торопит родственников, чтобы они донесли прошение о помиловании до царя. И действительно, брат Кароли Бернардо и его сестра Элиза, бывшая замужем за графом Пьетро Альярди, едут в Ниццу и в Петербург⁷, чтобы подать прошение о помиловании – однако помилование было даровано Кароли только в июне 1865-го г., уже после его смерти на каторге в Кадае. Эмиль Андреоли же, как явствует из его мемуаров, отличался более рациональным складом ума, чем Кароли. Он был внимательным наблюдателем, он пытался увидеть и понять, что происходит вокруг него, однако, не находя ничего такого, что примирило бы его с реальностью, он время от времени гневно нападал на Россию и на царя. Рассказ о переходе через всю Сибирь и о каторге сначала в Петровском заводе, потом в Забайкалье мы реконструировали на основе следующих документов: · Мемуары Эмиля Андреоли, которые были частично опубликованы во французских и итальянских газетах, а также использованы в двух книгах, принадлежащих польской писательнице Каролине Биеланской и итальянской исследовательнице Анджоле Дзанки8. В своем полном составе эти воспоминания никогда не публиковались, и после Первой мировой войны часть текста была безвозвратно утрачена. · Мемуары Алессандро Венанцио, продиктованные им в 1894 г. бергамскому историку Джузеппе Локателли Милези, который опубли- ковал их в книге «Nella Siberia orrenda. Faville di italico eroismo»⁹. Вос- поминания были записаны тридцать лет спустя после возвращения Ве- нанцио с каторги: они не отличаются, разумеется, непосредственностью записок Андреоли, но все же являются существенным документальным свидетельством того, как складывались судьбы бергамских волонтеров, и содержат множество ценных исторических и географических данных. · Письма и отрывки записок Луиджи Кароли¹⁰. То, что Кароли на- писал на каторге, Андреоли и Венанцио привезли на Запад и вручили его брату Бернардо¹¹. Несколько лет спустя после этого сестра Кароли Элиза сочла целесообразным уничтожить, на ее взгляд, наиболее компрометирующие бумаги брата, в основном связанные со скандалом по поводу жены Гарибальди¹²; оставшиеся были частично опубликованы в бергамских газетах и журналах по случаю очередной годовщины смерти Франческо Нулло¹³. · Мемуары польских инсургентов, вместе с итальянцами, Чернышевским и Михайловым отбывавших каторгу в Петровском и Александровском заводах и в Кадае¹⁴. · Рисунки и картины польских каторжников, в основном опублико- ванные в «Литературном наследстве» (1959. No 67), а также в Полном собрании сочинений Н.Г. Чернышевского и в упомянутых выше изданиях¹⁵. Обширные рассказы Андреоли и Венанцио весьма различны из-за разного времени их записи. В текстах Андреоли чувствуется живой и актуальный трагизм перипетии, их вдохновляет установка на синхрон- ное воспроизведение событий, стремление описать их так, чтобы они не изгладилась из памяти; их основная интонация – это гнев и возмущение, автор постоянно сравнивает нецивилизованную Россию со своей ультрацивилизованной страной Францией. Впечатления же Венанцио от прямого контакта с русской, почти всегда насильственной, грубой и примитивной, действительностью смягчены протяженностью хронологической дистанции, отделяющей событие от повествования о нем. В мемуарах обоих гарибальдийцев большой интерес представляют замечания о быте и нравах русских поселенцев и народов Сибири. Они пишут о православии, о старообрядцах, о крестьянах и их работе, срав- нивая сибирские нравы с обычаями ломбардских крестьян. Воспомина- ния содержат сравнительно обширные описания Нижнего Новгорода (ярмарки), Казани и Перми. Особенно грустные их фрагменты – это по- вествование о пересечении границы Европы и Азии на Урале, а затем рассказы об ужасных тюрьмах Тобольска, Тары, Томска, Иркутска. Несмотря на страшные физические и психологические страдания, Андреоли и Венанцио находят в себе силы смотреть вокруг себя: видеть пейзаж, города, деревни. Это особенно удивительно, если иметь в виду, что Сибирь для итальянцев – только одна-единственная огромная тюрьма и что от Тобольска они идут пешком, с кандалами на ногах, среди преступников – убийц и воров, которых они считают самыми злыми и отвратительными спутниками и с которыми ведут настоящую борьбу¹⁶. Пребывание бергамских гарибальдийцев в Сибири вызывает большой интерес исследователей и дает возможность получить сведения о тесных и плодотворных культурных отношениях, которые установились в таком географически отдаленном пространстве между итальянскими патриотами и русскими литераторами. Предварительно необходимо заметить, что Андреоли знал русский язык – и, кажется, довольно хорошо, Кароли интенсивно занимался русским языком в Кадае, а Венанцио аккуратно записывал в своих тетрадях (правда, только по слуху) русские слова и названия. Уже во время пребывания в Петровском заводе в течение нескольких месяцев, Андреоли и Венанцио обнаружили большой интерес к декабристам. Там они познакомились с И.И. Горбачевским, одним из видных членов «Общества соединенных славян»; Андреоли говорит о нем с живой симпатией и уважением¹⁷. Кроме того, в своих мемуарах Андреоли зафиксировал услышанную им, вероятно от декабристов, версию смерти Лунина, которую он счел наиболее правдоподобной¹⁸. Затем, как рассказывает Венанцио, во время короткого пребывания гарибальдийцев в Александровском заводе они имели возможность обме- няться несколькими словами с Н.Г. Чернышевским: «<...> русским эко- номистом, романистом и революционером, автором “Che cosa possiamo fare?” (Что делать?), книги, которая была переведена на многие языки»¹⁹ – и далее Венанцио дает краткие биографические сведения о Чернышевском²⁰: таким образом, с Чернышевским, с которым потом они разделили каторгу в Кадае, итальянские гарибальдийцы познакомились еще в Александровском заводе. Чернышевский прибыл в Кадаю в августе 1864 г., итальянцы – в декабре. Еще раньше, в мае того же года, в Кадаю был доставлен поэт Михайлов. В Кадае Андреоли, Кароли и Чернышевский жили в одном домике, рядом в бараке жил Венанцио, и все они разделили тюрьму с польскими ссыльными²¹. В этой тюрьме их часто освобождали от работы по слабости здоровья, и тогда они усердно занимались в маленькой тюремной библиотеке, созданной еще декабристами. В своих записках Андреоли очень верно анализирует психологию пленников, изолированных в такой далекой стране, в таких экстремальных жизненных условиях, без всякой надежды на освобождение и возврат: <...> как бы сильны ни были физические страдания, всевозможные лишения, они ничто по сравнению с внутренним страданием, которое медленно, но верно давит на сердце каторжника в Сибири. Горе тому, кто, более или менее охотно, не отдается какому-нибудь сложному занятию, духовной работе, которые позволили бы ему не думать о том, что было, о далекой родине, о родственниках, обо всем том, что он любит²². Итак, чтобы не поддаться и не погибнуть, необходимо, чтобы ум был постоянно занят, и Андреоли и Кароли придерживаются этого принципа. Кароли пишет по этому поводу: «<...> из-за противоречивых мыслей бывают страшные моменты, только научные занятия без устали на время выгоняют их из головы»²³. Венанцио, со своей стороны, описывает эту маленькую тюремную библиотеку, которая, наверное, пред- ставляла собой оазис тишины и почти нормальной жизни, в тонах, близких к идиллическим²⁴. Используя свои обширные связи, семья Кароли нашла контакты с генерал-губернатором восточной Сибири М.С. Корсаковым, который разрешил Луиджи Кароли купить книги. Нам известно, что ссыльный гарибальдиец заказал «дешевое издание» любимого им Лермонтова²⁵. До нас дошел интересный документ, представляющий собой опись лич- ных вещей и бумаг Кароли, доставленных Андреоли из Сибири его родственникам. Этот перечень состоит из 58 пунктов, некоторые из них особенно интересны для нас: это, например, «Отрывок из перевода с русского языка»; «Образцы разных переводов»; «Записки о Сибири»; «Россия»; «Русско-французский словарь»²⁶. Некоторые цитаты из мемуаров Андреоли, приводимые в работе Каролины Биеланской (к сожалению, Анджола Дзанки почти игнорирует эту тему), дают нам представление о научных занятиях гарибальдийцев в Кадае: в частности, они свидетельствуют о том, что бергамские гарибальдийцы изучали русский язык и литературу в тесном контакте с Михайловым и Чернышевским. Вместе с Михайловым они читали пере- воды из Гейне и стихи Пушкина и Лермонтова, которые, конечно, входили в число их любимых русских поэтов. При этом Луиджи Кароли, соответственно своему романтическому темпераменту, предпочитал Лермонтова, стихи которого он переводил на итальянский язык. Ему особенно нравилось стихотворение «Расстались мы, но твой портрет...», которое в связи с получением присланного ему из Италии портрета Джузеппины напоминало ему обстоятельства его собственной жизни. Об этом портрете Андреоли пишет его сестре Элизе²⁷. Приводим ниже принадлежащий Кароли перевод первых двух стихов этого стихотворения: Noi ci siam lasciati, ma l’imagine tua Sul cuor mio riposa ...²⁸. Андреоли любил русские народные сказки (Contes russes) и записывал их, знал Гоголя, которого цитировал, говоря о коррупции русского государственного чиновничьего аппарата. Пребыванию гарибальдийцев в Кадае и их общению с русскими ли- тераторами посвящена специальная работа Б. Кубалова «Чернышевский, Михайлов и гарибальдийцы на Кадаинской каторге» (1959)²⁹, в которой он допускает, некоторые неточности. Так например, приводимую К. Биеланской цитату из произведения Достоевского «Записки из мертвого дома» Кубалов приписывает непосредственно Андреоли³⁰; в мемуарах Андреоли нет никаких прямых отсылок к тексту Достоевско- го, хотя, разумеется, не исключается, что на каторге о Достоевском говорилось – и даже наоборот, подобные разговоры представляются весьма вероятными³¹. В этой связи не следует забывать, что польский патриот С. Токаржевский (1821–1897), приговоренный к Сибирской каторге дважды, отбывал свой первый каторжный срок в Омске одновременно с Достоевским (об этом периоде и о Достоевском он пишет в своей первой кни- ге мемуаров, правда, в весьма нелестных выражениях³²). Во второй же раз Токаржевский оказался на Кадаинской каторге одновременно с бергамцами, и во второй книге мемуаров он описывает, между прочим, похороны Кароли³³. Именно от этих заключенных, Токаржевского и Чернышевского, итальянцы, вполне вероятно, могли услышать о Достоевском. В маленьком домике Кадаинской каторги происходил настоящий «культурный обмен», идущий не только с русской стороны на итальян- скую, но и обратно. С этой второй точки зрения нам представляется особенно интересным опыт интерпретации творческих замыслов Чернышевского, обдумываемых им во время пребывания в Сибири. Чернышевский утверждал ту же мысль, что и итальянские пленники: каторжник-интеллигент, чтобы не сойти с ума, должен неустанно заниматься умственной работой. Кроме того, Чернышевский постоянно думал о новых произведениях в надежде, что ему разрешат их напечатать в России: доходы от этих публикаций должны были бы поддержать его семью. Он знал, что экономические и политические темы ему абсолютно запрещены, поэтому обдумывал все новые и новые художественные произведения; часто он даже не записывал их замыслы, а первые наброски, особенно в последние годы, проведенные им в Вилюйске, сразу же уничтожал, поскольку потерял надежду на их издание. То же, что он отправлял почтой, бывало часто задержано полицией или цензурой и почти никогда не доходило до адресатов. Чернышевский задумал громадное количество произведений: это романы, циклы романов, повести, рассказы, драмы, стихотворения, поэмы³⁴. В своей работе «Сибирская беллетристика Н.Г. Чернышевского» А.С. Скафтымов предпринял опыт анализа тех осколков, которые оста- лись от этого пласта литературного наследия писателя³⁵. Литературные замыслы и наброски произведений, задуманных в Кадае или одновременно с пребыванием итальянцев, или сразу после него, являются для нас особенно интересными. Необходимо заметить, что Чернышевский хорошо знал современную Италию и был осведомлен об основных этапах ее национально-освободительной борьбы. Он разделял революционную доктрину Мадзини, учитывал опыт борьбы Гарибальди и многократно писал обо всем этом в «Современнике». С особенным вниманием он следил за знаменитым походом «Тысячи»: его информация была тем более полной, что в Италии в то время находился его соратник Добролюбов, который поддерживал отношения с итальянскими революционерами и состоял с Чернышевским в интенсивной переписке³⁶. В связи с этими соображениями особенный интерес представляет задуманный Чернышевским роман «Рассказы из Белого зала», в котором должны были отражаться исторические происшествия современной Италии. Содержание романа известно по воспоминаниям В. Шаганова, познакомившегося с Чернышевским в тюрьме Александровскго завода сразу после того, как последний покинул Кадаю в августе 1866 г.³⁷ Одним из сюжетных импульсов к развертыванию действия является именно влияние польского восстания на русскую либеральную молодежь. Чернышевский так рассказывает о канве романа: И вот в эту-то темную ночь наступившей реакции одно богатое русское семейство удаляется за границу. <...> Оно состоит из жены этого помещика, взрослого сына и еще двух-трех девушек – их родственниц. Местом жительства они выбирают остров Сицилию, около Катании. Семейство обладает большими денежными средствами и может жить хорошо, открыто. Оно нанимает какой-то дворец богатого аристократа³⁸. Первый вопрос, возникающий при чтении этого фрагмента: почему местом его действия становится именно Сицилия? В таких далеких и чужих сибирских условиях этот выбор мог бы показаться абсолютно странным и немотивированным, если бы мы не могли связать его с фактом присутствия на Кадае и с рассказами гарибальдийцев, ум и сердце которых постоянно занимал недавний подвиг любимейшего из их геро- ев, поход знаменитой «тысячи» Гарибальди в Сицилию³⁹. Шаганов, со своей стороны, сообщает о творческих замыслах Чернышевского: Тут есть рассказы и об итальянских Бурбонах; должен был явиться лич- но и сам Гарибальди <...>. Тут должны явиться и лица из России⁴⁰. По воспоминаниям Николаева, другого заключенного в Александ- ровском заводе, все эти персонажи собираются в Белом зале замка «некой маркизы Бельджойозо»⁴¹. Сохранились два фрагмента из другого произведения Чернышевского под названием «Книга Эрато». Эти фрагменты были отправлены Чернышевским его приятелю Пыпину для публикации. В сопроводительном письме содержится список отправленного материала и, между прочим, следующее изложение содержания романа: Итальянка, вдова русского вельможи, сама еще более знатная, получает после деда фамильную виллу, Кастель-Бельпассо. Поселяется там с детьми, родными, друзьями <...> литературные вечера и разговоры по поводу их дают рамку для бесчисленных эпизодов всяческого содержания⁴². Критики полагают, что, по замыслу Чернышевского, «Рассказы из Белого зала» и «Книга Эрато» должны были составлять две части одно- го произведения. В них бросается в глаза странное сочетание типичной североитальянской дворянской фамилии Бельджойозо и сицилианского топонима Belpasso – факт, который опять-таки отсылает нас к походу гарибальдийской «тысячи» на Сицилию и в целом – к борьбе итальянского Рисорджименто, особенно если при этом иметь в виду участие Кристины Бельджойозо Тривульцио в этом освободительном движении. Она помогала Мадзини, она создала в Париже центр для итальян- ских изгнанников, была в Неаполе, в Сирии, в Турции, а с 1860-х гг. жила в Милане⁴³. В заключение можно сказать, что встреча знаменитых русских революционеров-демократов с итальянскими гарибальдийцами не прошла без очевидных культурных последствий. Она повлияла на литературные планы и замыслы знаменитого русского литератора Н.Г. Чернышевского, а для итальянцев, несмотря на их трагический опыт на русской земле, была стимулом знакомства с русской литературой и углубления их интереса к русской культуре. _________________________________________________

1 Luigi Caroli (1834–1865) – гарибальдиец, принадлежал к богатейшей бергамской семье, которая поддерживала финансовые связи со всеми европейскими странами.

2 Еmile Andreoli (1835–1900) – уроженец Безансона, журналист, литературовед, профессор истории в парижском лицее.

3 Польский генерал Jozef Miniewski командовал иностранным легионом; при битве под Kшикaвкой он проявил всю свою слабость и неопытность.

4 Alessandro Venanzio (1836–1911) – известный деятель итальянского патриотического движения, сподвижник Гарибальди; Ambrogio Giupponi и Febo Arcangeli – участники экспедиции Гарибальди в Сицилию; гарибальдийцы Lucio и Giacomo Meuli – выходцы из городка Viadana; Giuseppe Clerici (1837) – уроженец Koмо.

5 Louis Alfred Dié – парижанин; Louis Richard был в действительности не французским подданным, а выходцем из Ливонии.

6 Не будем много говорить об этом несчастном браке Гарибальди, который вызвал в Италии шумный скандал. Свадьба произошла 24 января 1860 г., и сразу же, по выходе из церкви, Гарибальди, узнав из анонимного письма, что маркиза была любовницей Кароли и беременна от него, ее бросил.

7 Бернардо Кароли был в Варшаве во время суда над волонтерами. Поскольку они упорно отказывались подписывать какие бы то ни было документы или прошения о поми- ловании, он добился от варшавского генерал-губернатора Берга (чья жена была вдовой итальянского графа Аннони) замены смертной казни сибирской каторгой.

8 Андреоли вел свои записки с самого первого дня экспедиции в Польшу и в Сибирь. Они насчитывают в своем составе 10 тетрадей и частично опубликованы в кн.: Firlej- Bielanska K. Nullo i jego towarzysze. Warszawa, 1923; Zanchi Angiola. Il dramma di Luigi Caroli. Bergamo: Istituto Italiano d’Arti Grafiche, 1936. Сразу по возвращении из Сибири, в 1869 г., Андреоли начал публиковать свои записки во французском журнале «Revue moderne» под названием «De Pologne en Siberia»; одновременно они переводились на итальянский язык и печатались в бергамской газете «La Provincia di Bergamo» в том же 1869 г. Но выпады Андреоли против царя и России были такими резкими, что было решено прекратить публикацию его записок.

9 См.: Locatelli Milesi Giuseppe. Nella Siberia orrenda: Faville di italico eroismo sulle steppe e nelle galere siberiane. Milano. Vallardi, 1933. Это второе издание записок под ред. Carlo Rugarli; первое вышло в 1894 г. под названием «I bergamaschi in Siberia 1863–1867».

10 См.: Zanchi Angiola. Op. cit. P. 115–143.


11 Ibid. P. 142–143.


12 Polli Vittorio. Giuseppe Garibaldi e Giuseppina Raimondi Luigi Caroli: Un amore controverso. Bergamo: Ed. junior, 2000. P. 101–102.


13 Полковник Francesco Nullo (1826–1863), бергамец, герой сицилийской экспедиции Гарибальди, возглавлявший иностранный легион в Польше, погиб в битве под Кшикавкой. Луиджи Кароли был его адъютантом.

14 Zielonka L.J. Wspomnienia s Syberji od r. 1863–1869. Ser. 1–3. Lwòw, 1886–1887. Отрывок из записок, касающийся Кароли, был включен в уже упоминавшуюся работу A. Zanchi (P. 148–150) и воспроизведен в кн.: Левин Ю.Д. М.Л. Михайлов и деятели польского национально-освободительного движения: Из истории русско-славянских литературных связей XIX века. М.; Л.: Наука, 1963. С. 139–150; см. также: Tokarzewski Szymon. Ciernistem szlakiem. Warszawa, 1909 (на страницах, посвященных М.Л. Михайлову, автор упоминает и Кароли (S. 161)). Отрывок из записок знакомца Кароли по Александровскому заводу А. Sochaczcwski опубликован в: Zanchi A. Op. cit. P. 145–148

15 См.: Места каторги Чернышевского в рисунках польских политических ссыльных 1860-х годов: Сообщение Ф.Н. Радзиловской // Литературное наследсво. Т. 67: Революционные демократы. М.: АН СССР, 1959. С. 141–156.

16 В этой части мемуаров бергамских гарибальдийцев очевидно типологическое сближение с «Записками из мертвого дома» Ф.М. Достоевского, однако этот аспект потребовал бы отдельного исследования и более углубленных сопоставлений.

17 См.: Bielanska K. Op. cit. P. 127; Zanchi A. Op. cit. P. 60–61.

18 См.: Zanchi A. Op. cit. P. 76–77. Андреоли рассказывает, что Лунин был убит тю- ремным надзирателем, который хотел украсть драгоценные иконы из коллекции ссыльного декабриста.

19 Locatelli Milesi G. Op. cit. P. 130–131.

20 Ibid.


21 Ibid. P. 135.


22 Firlej-Bielanska K. Op. cit. S. 137.

23 Zanchi A. Op. cit. P. 116.


24 Locatelli Milesi G. Op. cit. P. 137.


25 Кубалов Б. Н.Г. Чернышевский, М.Л. Михайлов и гарибальдийцы на кадаинской каторге // Сибирские огни. 1959. No 6. С. 142.


26 Zanchi А. Op. cit. P. 142–143; Кубалов Б. Указ. соч. С. 142.


27 См.: Zanchi A. Op. cit. P. 131.


28 Firlej-Bielanska K. Op. cit. S. 68. Среди других бумаг Кароли находились переписанные им самим для Джузеппины Раймонди строки из стихотворения Лермонтова «Оправдание»: «Молю: язвительным упреком // Ты в оный час не помяни», которые Андреоли передал ей после возвращения с каторги.

29 См. выше, примеч. 26.


30 См.: Кубалов Б. Указ. соч. С. 143.


31 В записках А. Венанцио есть, как нам кажется, скрытая ссылка на Достоевского: Венанцио рассказывает, что в Москве их посещали в тюрьме некоторые русские офицеры, которые хотели их убедить, что Сибирь не так страшна, «<...> как ее расписывают некоторые сентиментальные романисты» (Locatelli Milesi G. Op. cit. P. 67). Скорее всего, этот пассаж имеет в виду книгу Достоевского «Записки из мертвого дома», которая вышла в 1861–1862 гг. и пользовалась огромным успехом.

32 Tokarzewski Szymon. Кatorznicy. Obrazki Sybeyrjskie. Warszawa, 1912.

33 Szymon Tokarzewki. Ciernistym szlakiem <...>. Цит. по: Левин Ю.Д. Указ. соч. С. 154–155.

34 См.: Скафтымов А.С. Сибирская беллетристика Н.Г. Чернышевского: Нравственные искания русских писателей. М.: Худож. лит., 1972. С. 303–338.

35 Там же. С. 314–321. Критик сначала комментирует самое значительное и наиболее близкое к завершению произведение, написанное Чернышевским на каторге: роман «Пролог».

36 См.: Невлер В.Е. Н.Г. Чернышевский и национально-освободительное движение в Италии // Н.Г. Чернышевский и современность. М., 1980. С. 150–157. 37 См.: Скафтымов А.С. Указ. соч. С. 306, 322.

38 Скафтымов А.С. Указ. соч. С. 322.

39 В своей интересной работе, публикуемой в данном сборнике, Татьяна Печерская предлагает еще один вариант интерпретации необыкновенной частотности отсылок Чернышевского к южноитальянским сюжетам и реалиям, которые удивляют своим экзотизмом в переписке Чернышевского с женой в 1870-е гг.: это своего рода «тайнопись», эзопов язык, который Чернышевский, в описании собственной жизни и собственных проблем, употреблял как способ обмануть внимание цензуры.

40 Скафтымов А.С. Указ. соч. С. 323.

41 Там же.


42 Там же. С.324.

43 Cristina Belgioioso Trivulzio (1808–1871). В Париже она была хозяйкой салона, который посещали В. Гюго, А. де Мюссе, Шопен, Беллини, Ж. Санд, Дюма; Гейне оставил ее литературный портрет в своих Reisebilder.