25.02.2010
Автор: Гаращенко Алексей Николаевич

Александровский винокуренный завод просуществовал более ста лет, и все это время в качестве рабочей силы на нем использовался в основном труд каторжных.
Об их положении в XVIII в. непосредственно на заводе известно немного. До 1787 г. на заводе насчитывалось кроме дроворубов и бочкарей 154 каторжных рабочих[1], постепенно их число увеличивалось. Как отмечает В.Н. Разгон, Александровский винокуренный завод вплоть до конца феодального периода оставался самым крупным предприятием этой отрасли в восточносибирском регионе[2]. Менялись содержатели завода, завод переходил от частных предпринимателей к казне, но процесс винокурения продолжал основываться на труде каторжных, поэтому производителям вина особо не приходилось задумываться о поиске рабочей силы, ее всегда было в достатке. Конечно, на заводе трудились и наемные работники в лице винокуров, браговаров, знавших это производство, но самую тяжелую и подсобную работу выполняли ссыльные. Количество ссыльных увеличивалось в то время, когда завод в XVIII в. переходил от частных лиц в казенное пользование. Сроки наказания для ссыльных на заводе были различными – 7, 8, 13, 17, 19, 20 и 23 года. Надзор за рабочими осуществляли казаки.
В начале XIX в., к моменту прибытия в Иркутск губернатора Н.И. Трескина, в Александровском заводе числилось 440 каторжных.
О положении рабочих на винокуренных заводах дает нам представление С.В. Максимов. По его словам, «…там круглый год тяжело было жиганам (кочегарам. – А.Г.), обязанным подкладывать дрова в печь и, стало быть, целые сутки стоять у огня в тесном подвале, среди нестерпимой духоты, около удушливого печного жара. Здесь значение каторги сходствовало с тем, которое давала соляная варница и получала разительное подобие, когда припомним то обстоятельство, что каторжный рабочий – не вольнонаемный. По отношению к нему нет уже никаких уступок, ни вынужденных, ни естественных: возвышенной платы он не требовал, от тяжелой работы не отказывался… Зимою, во время холодов, заводская винокуренная каторга всею тяжестью налегала на заторщиков (работник, занимающийся замесом под выгонку водки. – А.Г.), обязанных чистить квашни, промывать в них прилипшее к стенкам этого огромного ящика тесто, когда намоченные руки знобило едким, невыносимым ознобом, когда рабочий от пребывания в пару, постепенно охлаждаемом, успевал даже закуржаветь, т. е. покрыться инеем, до подобия пушистой птицы. Последствия известны врачам и даже дознаны на практике: это постоянная дрожь во всем теле, отсутствие аппетита и лихорадка, которую сначала больные презирают, а оттого вгоняют ее в тело глубоко и близят последнее к гробовой доске. Нередко последняя накрывала рабочих, опущенных в лари, где бродила брага, прежде чем выходил оттуда весь углеродный газ, накопившийся во время брожения браги; рабочие эти там задыхались, и их на другой день выносили оттуда уже мертвыми и холодными трупами… В теплую погоду… заторщикам лучше, но зато тяжело бывает ледоколам и ледорезам (первые мельчат льдины для охлаждения чанов с дрожжами и суслом на реке, вторые – на заводе). Постоянная сырость, всегдашняя мокрота, гноя платье и давая в результате почти те же болезненные припадки, портила и ослабляла самый крепкий организм»[3].
Надзор за каторжными рабочими в Иркутской губернии возлагался на казаков. Так, в начале XIX в. на Александровском заводе состояло 30 казаков. Такого количества было явно недостаточно, т.к. в их обязанности входило наблюдать за всем внешним и внутренним порядком в заводе, занимать посты при винницах, винных подвалах, хлебных и материальных магазинах, у денежной казны, они должны были ходить за рабочими в лес, наблюдая, как идет заготовка дров, а также нести все караулы по заводу. Разумеется, что таким числом казаков нельзя было поддерживать порядок, вследствие чего рабочие беспрестанно разбегались с завода, унося с собой казенные вещи, крали вино, осуществляли грабежи на дорогах. Трескин усилил надзор за каторжниками путем перевода уездной команды из Балаганска[4].
В начале XIX в. правительство предпринимает меры к упорядочению ссылки. Указами 16 и 17 января 1811 г. было создано особое подразделение постоянно действующей стражи для конвоирования партий ссыльных. 3 июля того же года было утверждено Положение о внутренней страже. Действие этих документов первоначально устанавливалось в Европейской России, и только указом от 4 сентября 1816 г. внутренняя стража вводилась в Сибири. Для Иркутской губернии были приняты следующие меры: «1. Обязанность внутренней стражи по Иркутской губернии возлагалась на Иркутский гарнизонный полк, оставя шесть рот онаго в губернском городе и две расположить на Тельминской суконной фабрике. 2. В пособие полку сформированы служащие инвалидные команды в уездных городах Иркутской губернии: Нижнеудинске, Киренске, Якутске, Верхнеудинске и Нерчинске. 3. Сформированы две подвижные инвалидные роты при винокуренных заводах: Александровском, Илгинском и Николаевском, да соляном Иркутском, при каждом по половине роты»[5].
Губернатор Н.И. Трескин выполнил правительственные указания и даже развил их. Для надзора на заводах ввел военизированный порядок, расквартировав воинские команды, установив сложную иерархию надзирателей, введя систему шпионажа и наушничества. 1. Все положенные по штату рабочие разделялись на десятки. 2. В каждом десятке рабочих вводился старшина, или десятский, из их же среды, по выбору правителя завода (разумеется, что десятский должен был быть лучшего поведения). Должность десятского состояла в следующем: смотреть за поведением каждого из своего десятка во время, когда люди свободны от работ, знать, чем именно каждый занимается и где находится (ни один из десятка не смел отлучиться без разрешения десятского из своего дома). Десятский должен был в совершенстве знать все семейство каждого, его хозяйство, имущество, иметь сведения обо всех его знакомых. В назначенное начальством время десятский представлял своих подчиненных на вечернюю перекличку, после чего распускал всех по домам, проверял их присутствие дома. А утром – утренняя перекличка. Во время работы он неотлучно наблюдал за своими людьми, принуждая ленивых трудиться, ему было дано право наказывать на месте. Таким образом, десятский имел полный контроль над вверенными ему рабочими. Он обязан был доносить своему надзирателю о пьянстве, воровстве, намерении к побегу членов своего десятка, был полностью ответственен в случае побега кого-либо из них. Он строго наказывался правителем завода, никакие оправдания с его стороны не принимались. Карался десятский и за недоносительство. 3. За десятскими и их десятками наблюдали надзиратели из казаков, которые несли ответственность перед пятидесятником, а тот был ответственен перед правителем завода[6]. Приведя некоторые из положений, мы не будем пересказывать всю систему надзора, отметим только, что эта система была достаточно детализирована и продумана, но полностью от побегов не спасала.
Винокурение на заводе производилось с сентября по май. Его осуществляли в начале века мастера, выбираемые из ссыльных, которые были знакомы с этим делом в России или выучились уже в заводе. Им давали по 250 руб. ассигнациями в год и сверх того, в виде награды, по 8 коп. с каждого излишне выкуренного ведра вина. «Производство шло по-старинному, весьма дурно: в деревянных бражных кубах, устроенных по обыкновению каштаков; при жестоких морозах терялась спиртуозность, вылетавшая в спаи досок. При морозах (в декабре и январе) выходы вина уменьшались: морозы мешали быстрой работе, мешала делу и посуда, не успевшая обдержаться. Винокуры часто менялись за злоупотребления, которые происходили частью по их неопытности, частью злонамеренно. Из четверти хлеба не выкуривалось больше 6 ведер; явившиеся из России евреи успели выучить добывать 7 ведер, впоследствии дошли до 7 1/8 и до 7 1/5… Голодные и голые рабочие для поддержки своего утлого существования принуждены были измышлять различные хитрости, чтобы уворовать вино, бежать с ним из завода и начать кортомничать где-либо по соседству. Воровали спирт и полугар, просверливая дыры в трубах, по которым идет вино. Бывали времена, что по причине скудного урожая хлеба придумывали для рабочих хлеб из барды…»[7]
В первое тридцатилетие XIX в. на заводе появляются и политические ссыльные. Первым из них, по мнению Ф. Кудрявцева, можно считать мастерового Ижевского завода (на Урале) Николая Сметанина. К сожалению, сведения о нем чрезвычайно скудны. Известно только, что он «за нарушение присяги и неповиновение властям» был наказан 70 ударами кнутом и сослан в каторжную работу[8].
В 1826 г. сюда прибывают декабристы Артамон Муравьев, Василий Давыдов, братья Андрей и Петр Борисовы, которые пробыли здесь около пяти недель, с августа по 6 октября. Нахождение декабристов в заводе было непродолжительным и не тяжелым для сосланных. Никаким трудом они не обременялись, а попросту отдыхали, хотя в то же самое время другие ссыльные на заводе «…целые дни стояли в удушливом жару в жиганах около печей или в затворщиках у квашни, когда намоченные руки зябнут едким, невыносимым ознобом, а вся одежда покрывается инеем, куржавеет, показывая в перспективе лихорадки, постоянную дрожь во всем теле и то же отсутствие аппетита»[9]. Эта чаша миновала декабристов.
В Александровском заводе долгое время, с 1832 по 1855 гг., проживал также участник декабрьского восстания 1825 г. П. Поветкин – солдат лейб-гвардии Московского полка. В 1850 г. он числился в составе пропитанных поселенцев. В позднейшем его статейном списке значилось, что он был сослан в Сибирь «за дерзости против начальства», а не за государственное преступление, между тем как в других бумагах он определенно называется «участником бунта 14 декабря 1825 г.». О его судьбе справлялось III отделение, желая, по-видимому, распространить и на него милости коронационного манифеста, но он умер 3 февраля 1855 г.[10]
В начале 1830-х гг. в Александровском заводе расследовалось дело по изготовлению фальшивых ассигнаций, к которому был причастен некто Кобрин. По определению современника – С.И. Черепанова, Иван Алексеевич Кобрин был загадочной личностью. «По образованию, светской манере и проч., он, несомненно, некогда принадлежал к высшему аристократическому кругу столицы». Кобрин «намекал на политическое значение своей ссылки…». Но автор записок в это не поверил, не подтвердилась версия и с фальшивыми ассигнациями, они оказались подлинными, а сам Кобрин в 1833 г. был отослан в Нерчинский завод[11].
В 1830-х гг. на каторжные работы в Александровский завод попадают ряд участников Польского восстания 1831 г. Среди них один из руководителей повстанцев Петр Высоцкий, осужденный на 20 лет каторги. Некоторые поляки, например, Петр Сцегенный с братьями, пробовали жить товариществом на равных, «коммунистических правах», оказывая друг другу поддержку и взаимопомощь, но попытка их оказалась безуспешной. Хотя они пробовали вести хозяйства, обзаводились недвижимостью и даже пытались заниматься коммерцией. Так, Пасербский и Вокульский имели свечной завод.
В июле 1835 г. произошел побег с завода шести поляков под руководством Петра Высоцкого – одного из главных организаторов и самых деятельных участников восстания 1830–1831 гг. Это событие буквально переполошило местные сибирские власти, поскольку во время начавшегося расследования обнаружилось, что в планы бежавших входило «присоединить к себе из... заводов польских преступников и инвалидных чинов... обезоружить пикеты, по Московскому тракту расположенные, завладеть ружьями и патронами», а конечной целью было «пробраться через Бухарию в Польшу». Стало также известно, что ссыльные имели реальную возможность общаться друг с другом, посещали другие заводы, жили по несколько человек в одном приобретенном за собственный счет доме[12]. Бежавшие пытались вернуться на родину, но были пойманы. После этого последовало предписание исправляющего должность генерал-губернатора Восточной Сибири с предложением «всех осужденных в работу за преступления против правительства», находящихся в пределах Енисейской губернии и части Иркутской до Байкала, отправить в Нерчинские горные заводы[13]. Интересен факт отношения к сбежавшим ссыльных. В своих записках генерал-губернатор Восточной Сибири С.Б. Броневский пишет: «Однажды из Александровского завода дано было знать, что оттуда бежали важные арестанты из бывших польских офицеров и, вооруженные, пробиваются на солеваренный, чтобы в соединении с тамошними земляками пробираться далее в свою сторону. По распоряжению полковника Злобина раcставлены были команды по берегам острова и селения, в том числе и каторжные. Поляки, кроме оружия, имели и другое действительное, т. е. деньги, но ничего не помогло. Каторжные первые их связали и представили Злобину, обобрав их, что называется, как липку»[14].
Кроме польских повстанцев в завод были сосланы участники народных волнений, происходивших в 1830-е гг. Это были военные поселяне Новгородской губернии, севастопольские и кронштадские матросы, крестьяне. Всего, по данным Ф. Кудрявцева, в Александровском заводе в 1835 г. было 62 политических каторжанина[15], хотя в то время трудно было провести грань между уголовными и политическими преступниками.
В 30-х годах XIX столетия завод посетил генерал-губернатор Восточной Сибири С.Б. Броневский, отметивший в своих мемуарах, что «Александровский винокуренный завод, выкуривающий что-то болee 200 тыс. ведер, от солеваренного на другом берегу Ангары в 12-ти верстах, устроен по старой методе. Положение рабочих, по моему осмотру, оказалось самое печальное. Они, находясь денно и ночно у огня, и лохмотья свои обожгли, босы и полунаги; артели никакой, где бы приготовлялась пища, и никакого жилища для них не устроено, куда, правда, и достигнуть невозможно нагу и босу по трескучему морозу. Они, отбыв свою смену, заливали свое горе водкой, которую по тамошнему заведению дарит им винокур, и, огадав кусок хлеба, утомленные бросались тут же в виннице у огня, предаваясь сну... Ручаюсь, что никто без содрогания не может смотреть на эти страшилища! Закоптелые остатки образа человеческого, прикрытые кое-где рубищем, всклокоченные волосы и ужасающие глаза испитого, дикообразного преступника вызывают к состраданию. По новости моей, меня поразил вид этих несчастных. Я, отдав им бывшие при мне деньги и обещав заботиться о лучшей их участи, обратился к чиновникам, по наружности своей выражавшим сытость и довольство, с упреками. Но равнодушие их меня удивило. Они изъяснялись, что это ничего, иначе быть не может, по ограниченному отпуску суммы, что люди беспрестанно бегут, унося платье, а присылаются новые нагие до справок, под вымышленными именами. Такие выражения меня, однако же, не могли успокоить. Я предложил управителю кондиции следующее: построить своими людьми хозяйственно теплую казарму, завести артель, вычитая часть денег из задельной платы, иметь хлеб, квас и приварок, так, чтобы все имели обед и ужин и отдыхали в казарме, завести на те же деньги запас белья, платья и обуви, и чтобы не одетых отнюдь не было; устроить огород для всяких овощей, и, если этого управитель завода не исполнит, то, кроме потеряния места, он предается суду. Такие увещания имели благоприятные последствия для несчастных. Приехав нечаянно другой раз на завод, я все это нашел в устройстве. Люди похожи были на людей, и я остался бы совершенно доволен, как один рабочей шепнул моему адъютанту о спрятанных от меня арестантах в одном подземелье. Это была нагая толпа страшилищ, частью вновь присланных, которых не успели экипировать. Обман не прошел даром господину управителю. [Мы с ним распрощались]»[16]. Управляющий был уволен.
Контингент проживавших в заводе был следующим: сюда ссылались люди за различные уголовные преступления, такие, как убийство, бегство со службы, убийство своего помещика, грабеж, бегство с места поселения после бродяжничества, за святотатство, поджоги. Большинство ссыльных из солдат и крестьян. После отбытия наказания многие отправлялись по другим волостям Иркутской губернии, а многие просто увольнялись на проживание и самостоятельное пропитание. Интересны рассуждения по поводу нравственности преступников того же Броневского: «Не должно впадать в заблуждение, подразумевая под страшно звучащим названием каторжного варнака – людей совершенно опасных и безнадежных. Разбойник – тать, по внушению ловкого соблазнителя, при нужде и бедности, оглушенный вином, впав в преступление, вдруг видит пропасть, в которую себя ввергнул, совесть начинает его со всей силой мучить, и он, чтобы освободиться от этого страдания, часто добровольно отдает себя на другое в руки правосудия и с сильным раскаянием терпеливо влачит свою жизнь в работе и изгнании. Есть много ссыльных за политические противорелигиозные преступления и по замешательствам, происходившим в городах, селениях и полках, увлеченных общим движением или поверивших по невежеству своему нелепым внушениям злокозных лиц. Я знаю, что в заводах и рудниках многие каторжные исполняют со всей верностью интересные должности. Зародыш добра в таких до того силен, что худые примеры и разные рассказы в сонме преступников закоренелых не производят на них ни малейшего влияния»[17].
Если после перехода завода в казну (в 1787 г.) в нем было определено иметь 154 каторжных, но так как потребность в людях гораздо превышала назначенное число, то оно постепенно увеличивалось и к началу 1850-х гг. дошло до тысячи человек[18] («...ссыльнокаторжных при заводе до 1000 человек, из них большая часть злобных и самых отчаянных, прошедших всю Сибирь, и по нескольку раз бывших в бегах, потому что лучшие из них обыкновенно выбираются и оставляются в Западной Сибири и часто в Пермской губернии на казенных винокуренных заводах…»[19] (из записки Е.М. Медовикова. 16 декабря 1849 г.). В соответствии с Уложением о наказаниях, пополнять винокуренные заводы необходимо было рабочими, осужденными за малые преступления, чтобы не тратить дополнительные средства на охрану преступников, осужденных за серьезные преступления[20].
На это количество работавших в заводе для караула состояло нижних воинских чинов Иркутского гарнизонного батальона 98 человек, а также 6 казаков Иркутского казачьего конного полка. В начале 1860-х гг. количество казаков увеличилось. Здесь находился отряд от 1-й и 3-й конных бригад Забайкальского казачьего войска. Заведовал отрядом зауряд хорунжий Бадматар Чжойчжамцуев (Чойжамзуев). Под его руководством состояли 45 казаков. Располагались здесь и 10 казаков Иркутского казачьего полка[21]. Воинская команда занималась содержанием караулов, встречею и препровождением арестантских партий, а казаки сопровождали транспорты со спиртом, несли полицейскую службу по заводу и командировались с заводскими чиновниками при поездках в Иркутск за получением казенных денег.
Просматривая малочисленные архивные дела из фонда Александровского винокуренного завода, а это в основном статейные списки каторжан, находившихся здесь на работах в 1830–1839, 1854–1855 и в 1857–1866 гг., видим, что многие из ссыльнокаторжных мужчин женились здесь же, в заводе, на ссыльнорабочих женщинах, а также и на свободных крестьянках, обзаводились домами (покупали или строили), хозяйством, скотом[22]. Отдельные были женаты до совершения преступления, и некоторые из жен приезжали к мужьям. Интересен тот факт, что каторжникам выделялись деньги на приобретения, например «…1842 г. апреля 13 числа выделено (Ефиму Ильину. – А. Г.) на покупку лошади 70 руб. ассигнациями»[23].
Постепенно с развитием завода росло и Александровское селение, в котором размещались на жительство и казенные крестьяне, а также отбывшие свой срок каторжники. С.В. Максимов, давая в своей книге «Сибирь и каторга» описание поселений вокруг заводов в 40-е годы XIX в., писал: «…все селения ссыльных приметно застроены, все тюрьмы каторжные окружены большим количеством домов, множеством улиц. Большой Нерчинский завод – целый город, перед которым город Нерчинск уступает в величии и населенности. Хорошего и сильного соперника этому городу мы встречаем в Петровском, Александровском и Усольском заводах»[24]. Сам завод располагался в непосредственной близости от спиртовых и хлебных магазинов, мастерских, был окружен домами ссыльнокаторжных и в случае пожара полностью бы выгорел, как и селение.
Согласно клировым ведомостям, в 1830 г. в заводе числилось 248 дворов, в которых проживало 1338 мужчин и 580 женщин[25]. В 1845 г. эти цифры выглядят следующим образом: дворов 338, душ мужского пола 1676 и 885 женского. Все православные. Итого 2662 человека. Помимо этого, было 7 еврейских дворов (26 мужчин и 16 женщин) и 8 татарских (45 мужчин и 14 женщин)[26]. С течением времени количество населения в заводе увеличивается, что можно проследить, просматривая клировые ведомости Николаевской церкви. Ко времени закрытия завода число дворов здесь было 544, жило 1557 мужчин и 1378 женщин (данные на 1863 г.)[27]. Проживали здесь и мусульмане, и католики, и иудеи, и лютеране. Большую часть населения составляли бывшие каторжные, отбывшие срок и вышедшие на поселение, а также их дети.
В 1837 г. вышло Высочайшее повеление о том, чтобы снабжение сибирских откупов вином основывать преимущественно на частной промышленности, но, как отмечал современник, это решение «…долго еще не может быть приведено в исполнение. Существующие здесь ныне частные заводы устроены откупщиками единственно потому, что казенные заводы не в состоянии были доставлять всей необходимой пропорции вина. Они находятся в самом неудовлетворительном положении. Дороговизна работ, беспрерывные и значительные изменения цен на хлеб и провозы, недостаток рук, недостаток капиталов, имеющих в Восточной Сибири множество более верных и выгодных предметов для оборота, нежели устройство и содержание заводов, и особенно то обстоятельство, что казенные заводы, действуя не вольными людьми и располагая издержки свои на большие количества вина, всегда будут в состоянии заготовлять его несравненно дешевле, нежели частные люди, – все это долго еще, если не всегда, будет препятствовать устройству здесь частных винокуренных заводов»[28]. И далее: «В Сибири помещиков, владеющих крестьянами, – нет, а следовательно, постройку заводов и производство винокурения должно делать вольнонаемными людьми, которых по Сибири трудно находить и по необыкновенно высоким ценам. В казенных же заводах все работы производятся ссыльнокаторжными»[29].
Несмотря на принятый в 1837 г. закон о снабжении Сибирских откупов вином, основываясь преимущественно на частной промышленности, правительство все равно шло на встречу продолжению деятельности казенных заводов, и когда встал вопрос о возможности заключения контракта с известным откупщиком, устроителем и содержателем винокуренных заводов Е.М. Медовиковым, то последовало положительное решение, о котором генерал-губернатору Восточной Сибири Н.Н. Муравьеву сообщил товарищ Министра финансов в письме от 7 февраля 1852 г.: «…Государь Император Высочайше повелеть соизволил: 1. Предоставить Почетному гражданину Медовикову устроить в Александровском казенном винокуренном заводе каменную паровую винницу, на ежегодную выкурку пятисот тыс. ведер вина, считая на полугарь, в двойном спирте, с обязательством его производить на оном винокурении в продолжение контрактного двенадцатилетнего времени, по назначению главного начальства Восточной Сибири, ежегодно не менее трехсот тыс. и не более пятисот тыс. ведер, считая на полугарь, с тем, чтобы по миновении контрактного двенадцатилетнего срока упомянутый завод поступил в полное распоряжение казны…»[30]
И хотя генерал-губернатор в письме Иркутской казенной палате от 4 апреля 1852 г. распорядился: «По случаю нового устройства Александровского винокуренного завода, куда уже впредь каторжные ссылаться не будут… в отношении рабочих немедленно сделать распоряжение о высылке чрез сношение с кем следует острожных и кандальных в Иркутский солеваренный и Петровский железоделательные заводы и предписать смотрителю Ефимову сделать выбор на указанных ему от меня лично основаниях, ссыльнорабочих, – 400 человек для винокура по контракту и 200 человек для завода; остальных же затем назначить к отправке в Николаевский железоделательный завод…»[31], освободиться от труда каторжных было нереально. В период строительства новой, каменной винницы (1852–1854 гг.) вольнонаемных рабочих было мало, да они еще и уходили на сельхозработы, поэтому Е.М. Медовиков, сетуя на убыль рабочей силы, просил пополнять комплект рабочих из числа первоосужденных, а не бродяг и старых каторжников. Генерал-губернатор Н.Н. Муравьев распорядился в октябре 1854 г. отправить на завод 50 осужденных[32]. И в дальнейшем рабочая сила в заводе постоянно пополнялась за счет ссыльных. Позднее Медовиков часто обращался в Казенную палату и к Председательствующему в Совете ГУВС с просьбами о поставке рабочих из числа каторжных, согласно 14 и 15 пунктам своего двенадцатилетнего контракта с Казенной палатой (в соответствии с этими пунктами, казна должна была снабжать Медовикова рабочими до 400 человек).
К концу 1840 – началу 1850-х гг. относится описание жизни в заводе, принадлежащее ее смотрителю Ивану Владимировичу Ефимову. «Управление завода состояло из конторы и полиции. Членами конторы были смотритель, как главный начальник завода, и казначей, который в отсутствие смотрителя исправлял, кроме своей, и его должность. Для письмоводства был письмоводитель, а для счетоводства бухгалтер. Полиция же состояла только из одного полицмейстера. Писцами, как в конторе, так и в полиции, кроме двоих, определенных на службу из кантонистов, были каторжные. Точно так же из каторжных была вся при полиции команда (так называемые десятники), а за сим все надзиратели и нарядчик всех работ. Ротою инвалидов, содержавшею все заводские караулы, командовал один военный обер-офицер, а казаками – казачий урядник или же иногда пятидесятник. Кроме того, были еще: священник, доктор и один или два… фельдшера. Инвалиды содержали караулы: при денежной кладовой, магазинах винных, хлебных и материальном; при надзоре за каторжными на работах как в самом заводе, так и вне его, пока это… не было отменено; при остроге, где содержались каторжные, содержимые в оковах до времени вывода их на работу, когда они поступали под караул каторжных же; и, наконец, при больнице, когда в числе больных были находящиеся в оковах. Все эти караулы разводились по надлежащим местам из имевшейся в центре завода гауптвахты. Против нее были дома, где жили смотритель, казначей и полицмейстер. Здание острога деревянное, обнесенное кругом тыном (частоколом из заостренных палей), состояло из четырех камер, разделенных коридором так, что на каждой стороне его было по две камеры. В одной из них помещалась кухня и столовая, а в трех остальных каторжные. В них было очень тесно и могло поместиться не более ста человек. Теснота помещения отзывалась тяжело, в особенности зимою, когда прекращалось плавание через Байкал и следовавшие в Нерчинские рудники и заводы каторжные, до покрытия его льдом, скоплялись в Иркутском тюремном замке. По мере переполнения его приходящими каждую неделю партиями излишек каторжных высылался в два ближайшие к Иркутску завода: солеваренный и управляемый мною Александровский (даже чуть ли не высылали иногда и в Тельминскую фабрику). Тяжесть высылки этой ложилась преимущественно на Александровский завод, так как он находится на одном с Иркутском правом берегу Ангары. Этот, хотя и временный, месяца на 2–3, приход нежелательных гостей, в которых не было никакой для работ надобности, делал путаницу в распределении работ и затруднение в размещении пришедших. Приходилось, чтобы не были праздными, приискивать работу, а для избежания тесноты выводить из острога своих и помещать лучших из них в одно старое здание, называвшееся каталажной, а других в другое старое здание, где когда-то была больница. В каталажной… помещались обыкновенно те каторжные, которые, быв выпущены из острога, не приискали себе еще квартиры или не поступили в такие работы, при которых можно бы было иметь помещение для житья. Например: в услугу к служащим в заводе, в караульные при разных казенных зданиях и имуществе или же, наконец, в помощь, как бы в работники, к каторжным же, принадлежащим к отряду конно-рабочих. Конно-рабочие эти имели свои дома, хозяйство и лошадей. За производимые ими заготовку и вывозку того, что было нужно для завода, они получали задельную, по определенной таксе, плату. Вот им-то и давались в работники каторжные. Давались они также, в случае какой-либо потребности в спешной вывозке, и другим конным жителям завода, а именно: пропитанным и малолеткам. Да не подумает читатель, что малолетками они назывались потому, что были несовершеннолетние. Отнюдь нет: многие из них были даже старики, но все-таки их так называли. Это были дети каторжных, приписанные к разным волостям в крестьяне, но оставшиеся в заводе при своих отцах, бывших каторжных, но отслуживших в работе свои сроки и выпущенных, как говорилось тогда, «на пропитание», то есть на все четыре стороны, с полным правом жить, как знают и умеют. Эти пропитанные тоже приписывались к волостям, но только для одного счета, без платы податей и отбывания каких-либо повинностей. Но многие из них оставались в заводе навсегда, при своих хозяйствах, тут жили и умирали. Тут же оставались и дети их. Из них-то большею частью и составились селения в округе (уезде) Иркутском Александровское и Никольское и в Верхоленском Илгинское. Остальные каторжные, составлявшие большую часть, распределялись по работам в виннице и спиртовом отделении, при ссыпке в магазины принимаемого от земледельцев хлеба, а потом при перевозке его на винокурение и другие заводские потребности; в кузнице, слесарной, медячной, бочкарне и на постройку заводских зданий. Одним словом, все, что было нужно для действия заводов, делалось руками каторжных. Более слабые или с хроническими болезнями назначались в сторожа, караульные и на другие, более легкие работы»[33].
Положение рабочих, передаваемых контрагенту и состоящих за казной, было различным.
Казенные ссыльные получали 3 руб. ассигнациями и два пуда муки в месяц, контрагентские – до 3 руб. серебром, что было значительно больше. Однако вышло так, что казенные, оставшиеся на задельной плате, стали жить лучше, в особенности те, которые знали какое-либо мастерство. Немастеровые старались приписаться к какому-либо из семейств, жители завода охотно принимали ссыльных к себе на квартиры и «довольствовали их харчевым содержанием без платы, получая от них один только провиант». Кроме этого, устроившиеся на квартирах обязывались помогать в домашнем хозяйстве старожилам. Ссыльные имели еще возможность зимой работать на заводе по вольному найму за 50 коп. в сутки, а летом, когда с половины мая до половины августа прекращалось винокурение, большая их часть находилась на заготовке леса для бочек, получая от 4 до 6 руб. в месяц. Из ссыльных также выбирались самые благонадежные на особые работы с жалованием, согласно штату. Например, нарядчик получал 70 руб., медяки – 150 руб., кузнецы – 60 руб., плотники, мельники и солодовщики – 50 руб., браговары – 40 руб. в год. Усердные рабочие, прожив один–два года, имели возможность купить домик и завести собственное хозяйство. При этом каторжные женились на дочерях каторжных, раньше поступивших в завод и уже обзаведшихся домами и семействами.
Трудно сегодня по разноречивым данным судить о положении работавших на заводе. С.В. Максимов отмечал, что ссыльные от контрагентов чаще пускались в бега: им не давали порядочной одежды, в самые сильные морозы водили почти босыми; получая по 6 руб. ассигнациями в месяц, ссыльные платили по 4 руб. за еду и за квартиру; одежда выдавалась им под жалование. Представитель же контрагента Медовикова купец Юдин в своем обращении к смотрителю завода сообщал: «Большая часть рабочих… хорошо одеты и ни в чем не нуждаются, тем же рабочим, которые нуждаются, всегда выдается из конторы в пособие на обзаведение одежда и даже самую одежду впредь под жалованье… рабочие же, преданные пьянству, карточной игре и лености, всегда и во всем нуждаются, ничем не довольны, жалуются и утруждают начальство…»[34]
Находящимся при работах на виннице винокур был обязан давать винную порцию. На заводе существовал овощной огород, ссыльным выдавались капуста, говядина, крупа и картофель. Семейным и обзаведшимся хозяйством на содержание свиней выдавалась барда. Барда выдавалась и для лошадей, чьи хозяева составляли особый разряд – конно-рабочих. Получая пособие от казны в лесе и материалах, а также лошадьми, некоторые ссыльные были в состоянии нанимать, например, для возки дров других ссыльных, беднейших. В свободное время ссыльные могли наниматься к крестьянам, сдающим на завод хлеб, носить мешки за договорную плату[35].
Интересно отметить количество бежавших с Александровского винокуренного завода: в 1833 г. их было 633 человека, в 1834 г. – 770, в 1835 г. – 754, в 1836 г. – 591, в 1837 г. – 293, в 1838 г. – 32, в 1839 г. – 76, в 1840 г. – 40, в 1841 г. – 71, в 1842 г. – 82, в 1843 г. – 98, а за период с 1 января 1846 г. по 1 ноября 1859 г. – 1013 мужчин и 19 женщин, что в среднем составляло 74 человека в год. Сокращение числа побегов объяснялось уменьшением количества присылаемых на завод рабочих и ослаблением тюремного надзора. Возвращалось на завод добровольно или принудительно крайне незначительное число сбежавших[36]. Количество солдат, охранявших осужденных, было невелико и поэтому, как отмечал управляющий заводом И.В. Ефимов, следить за каторжными «в сущности, было невозможно, потому что один солдат должен был, хотя и посменно, наблюдать за 10 каторжными». Интересно отметить, что В.И. Ефимов ввел надзор за заключенными со стороны самих арестантов. «…Для надзора, где бы то ни было, на работах за каторжными назначались десятники из каторжных же. Они же пред началом работ приходили в тюрьму и там счетом получали от военного караула людей, разводили их по работам и потом счетом же, по окончании работ, их сдавали. Само собою, при этом бывали и недочеты: кто-нибудь, а иногда и несколько, оказывались бежавшими. Но число бежавших, как я и предполагал, не только не превысило числа убегавших при военном карауле, но было немного меньше. Вероятно, каторжные берегли караульных из своей братии больше, чем караульных инвалидов»[37].
В 1860 г. с января по август сбежало 86 человек, в том числе 3 человека, состоящих в ведении казны, и 83 – от контрагента. Побегов было много, но, по отзывам самих каторжников, «содержание, им положенное, доходит до них исправно и претензий никаких [они] не имеют»[38].
Такое заявление может показаться удивительным, но все-таки оно отчасти правдиво. Из того же обращения А. Юдина к смотрителю завода мы узнаем, что после того, как завод и его рабочие перешли в ведение Е.М. Медовикова, они стали получать плату за свой труд от 5 до 6 руб. и более ассигнациями в месяц, «смотря по их способностям и поощрению к труду, усердию и порядку», и два пуда муки, а при нахождении завода в казне рабочим платили только 3 руб. и те же два пуда муки. И еще один любопытный факт приводит А. Юдин: «Жители завода охотно принимают к себе на квартиры рабочих и довольствуют их харчевым содержанием без платы, получая от них один только провиант с тем, чтобы они в свободное от работы время, которого у них во время действия винокурения половина суток, помогали им по хозяйству, кроме того, имеют еще выгоду в заводе зимою повольно зарабатывать до 50 коп. серебром в сутки, а летом большая часть из них, находясь в дровосеке и в добыче бочечного леса, получают задельную плату, на этой работе усердные могут заработать от 4 до 6 руб. серебром в месяц, так что многие из рабочих, поживя в заводе один или два года, имеют возможность купить домик, завести собственное свое хозяйство и жить безбедно…»[39]
Как отмечалось в одном из отчетов в начале 1860-х гг., «…увеличение побегов ссыльнокаторжных на этом заводе произошло от того, что сюда в настоящее время исключительно почти присылались и большею частью ныне состоят рабочие из бродяг, склонных к тунеядству и бродяжничеству, – удержать же их от побегов решительно невозможно: по неимению в заводе острога и необходимому вследствие того дозволению жить им на частных квартирах, а также и надзору за ними во время работы чрез ссыльных же… одно средство: возобновив здесь острог, содержать в нем всех необжившихся и ненадежных ссыльных»[40].
«Нравственность рабочих людей в 1856 г. нельзя назвать совершенно удовлетворительною в сравнении с предыдущим и прежними годами, что и заставляло заводское начальство прибегать к более частым против прежнего мерам наказаний, ибо хотя важных преступлений рабочими не делалось, но наклонность к дурному побуждала их довольно часто на проступки маловажные, каковые: пьянство, леность к работе, самовольные отлучки от оной, мелочные кражи, мошенничество и проч., происходившие главнее от того, что вместо большого числа рабочих, уже обжившихся в заводе и за всемилостивейшее дарованными сокращениями освобожденных от работ, вдруг поступило много новых, назначенных в рудники, а иные же из бродяг, которые, как известно, имеют самую дурную нравственность. Побеги рабочих из завода так же не редки и происходят от неимения здесь средств к более строгому надзору за ними, от закоренелой привычки к бродяжничеству ссыльных, назначаемых в заводскую работу из бродяг, и от желания избавиться от работы и прописаться под чужим именем на поселение»[41].
В этом же архивном деле отмечается большое количество побегов рабочих с завода (десятками), поэтому от военного губернатора Иркутска и иркутского гражданского губернатора генерал-лейтенанта К.К. Венцеля к Казенной палате поступило требование: «строго обязать заводское начальство усилить надзор за рабочими и принять все возможные меры к предупреждению и удержанию рабочих от побегов»[42], но и после этого побеги продолжались.
«В течение 1864 г. ссыльнорабочие винокуренного завода, обжившиеся в нем или имеющие домообзаведения и хозяйства, а из вновь поступивших в завод сосланные прямо из России, вели себя очень хорошо, представляя образцы примерного трудолюбия, послушания и безропотной покорности своей участи; нравственность же остальных рабочих, состоящих из бродяг и поселенцев, можно также считать удовлетворительною, как по меньшему числу совершенных ими преступлений и проступков, так и уменьшению самих побегов, которых учинено ими в сравнении с предыдущим и прошлыми годами гораздо менее»[43].
К 1860 г. число жителей составляло 1536 лиц мужского пола и 1146 – женского. Нужно отметить, что численность населения не была постоянной, а, как видно из приведенных цифр, менялась, но была достаточно высокой. Например, каторжных и водворяемых рабочих на 1 августа 1860 г. состояло: находящихся в распоряжении контрагента завода Медовикова: мужчин 429, женщин 41; в распоряжении казны: мужчин 83, женщин 17[44].
После закрытия в 1866 г. завода генерал-губернатор М.С. Корсаков распорядился, чтобы те из каторжных рабочих, которые уже обзавелись домохозяйством в Александровском заводе, в другие места не переселялись. К 1866 г. в заводе состояло: рабочих – 409 мужчин и 117 женщин и их детей – 148 мужчин и 141 женщина; пропитанных – 303 мужчины и 272 женщины и их детей – 209 мужчин и 166 женщин, а также разного звания людей, которые проживали здесь постоянно – 845 мужчин и 767 женщин. У этих жителей в 1865 г. имелось следующее имущество (табл. 1)[45].
Таблица 1

Категория населения	Дома	Лошади	Крупный рогатый скот	Бараны, овцы и свиньи
Рабочие завода	62	129	122	741
Пропитанные и крестьяне	504	281	304	572
Люди разного звания	41	117	130	239

 
Примечания:
--------------------------------------------------------------------------------
[1] Кудрявцев Ф. Александровский централ. Иркутск, 1936. С. 10.
[2] Разгон В.Н. Сибирское купечество в XVIII – первой половине XIX в. Барнаул, 1999. С. 553.
[3] Максимов С.В. Сибирь и каторга. СПб., 1896. Т. 1. Ч. 1. С. 165–167.
[4] Андриевич В.К. История Сибири в начале XIX в. СПб., б/г. С. 214.
[5] Катионов О.Н. Московско-Сибирский тракт и его жители в XVII–XIX вв. Новосибирск, 2004. С. 367, 368.
[6] Ватин В.А. Восточная Сибирь в начале XIX в. (на основании неизданного отчета Иркутского губернатора Трескина) // Сибирская летопись. 1916. № 11–12. С. 555–557.
[7] Максимов С.В. Сибирь и каторга. СПб., б/г. Ч. 4. С. 108–109.
[8] Кудрявцев Ф. Указ. соч. С. 11.
[9] Максимов С.В. Сибирь и каторга. СПб., 1896. Т. 3. Ч. 3. С. 197.
[10] Кубалов Б. Декабристы в Восточной Сибири. Иркутск, 1925. С. 165.
[11] Отрывки из воспоминаний С.И. Черепанова, напечатанные в «Древней и новой России» в 1876 г. Казань, 1879. С. 40–41.
[12] Кодан С.В. Сибирская ссылка участников оппозиционных выступлений и движений в Царстве Польском 1830–1840-х гг. (Политико-юридический срез) // URL: lib.pomorsu.ru/exile/Polska_ssylka/Kodan.doc.
[13] Савельев А. Материалы по истории поляков-повстанцев 1831 г., сосланных в Сибирь // Сиб. архив. 1914. № 7–8. С. 372–373.
[14] Братющенко Ю.В. Генерал-губернатор Восточной Сибири С.Б. Броневский и его «Записки». Иркутск, 2008. С. 196.
[15] Кудрявцев Ф. Указ. соч. С. 15.
[16] Братющенко Ю.В. Указ. соч. С. 195–196.
[17] Там же. С. 197.
[18] Максимов С.В. Указ. соч. Ч. 4. С. 109–110.
[19] ГАИО. Ф. 24. Оп. 7. Карт. 1830. Д. 592. Л. 1–1об.
[20] Там же. Л. 6–6об.
[21] Там же. Карт. 1294. Д. 276. Л. 2 об.; Там же. Карт. 1836. Д. 803. Л. 5.
[22] ГАИО. Ф. 248 – Александровский винокуренный завод (всего пять дел, из которых четыре – статейные списки).
[23] Там же. Оп. 1. Д. 1. Л. 34.
[24] Максимов С.В. Указ. соч. СПб., 1896. Т. I. Ч. 1. С. 267.
[25] ГАИО. Ф. 50. Оп. 1. Д. 3883. Л. 43 об.
[26] Там же. Оп. 7. Д. 181. Л. 67 об.
[27] Там же. Оп. 1. Д. 7718. Л. 93 об.
[28] Там же. Ф. 24. Оп. 7. Карт. 1830. Д. 592. Л. 73–73об.
[29] Там же. Л. 90.
[30] Там же. Л. 196.
[31] Там же. Л. 262–262об.
[32] Там же. Л. 561об.
[33] Ефимов И.В. Из жизни каторжных Илгинского и Александровского, тогда казенных, винокуренных заводов // Рус. архив. 1900. № 2. С. 259–261.
[34] ГАИО. Ф. 24. Оп. 7. Д. 398. Л. 5.
[35] Максимов С.В. Указ. соч. СПб., б/г. Ч. 4. С. 111; ГАИО. Ф. 24. Оп. 7. Д. 398.
[36] Максимов С.В. Указ. соч. СПб., 1896. Т. 1. Ч. 1. С. 187.
[37] Ефимов И.В. Указ. соч. // Рус. архив. 1900. № 1. С. 104.
[38] ГАИО. Ф. 24. Оп. 7. Карт. 1360. Д. 18. Л. 4 об.
[39] Там же. Д. 398. Л. 4 об.–5.
[40] Там же. Д. 20. Карт. 1360. Л. 31, 32.
[41] Там же. Ф. 24. Оп. 7. Карт. 1299. Д. 340. Л. 8–8об.
[42] Там же. Л. 33об.
[43] Там же. Карт. 1836. Д. 803. Л. 8.
[44] Там же. Карт. 1360. Д. 18. Л. 4.
[45] Там же. Карт. 2143. Д. 198. Л. 7 об.–8.

Материал опубликован: Сибирская ссылка: Сборник научных статей. Иркутск: Изд-во «Оттиск», 2009. – Вып. 5 (17). С. 251–270.