| Главная » Статьи » Историография |
Проблемы политической ссылки середины XIX - начала XX вв. в исследованиях чиновников Сибири
| 03.03.2009 Автор: Иванов Александр Александрович Проблемы политической тюрьмы, каторги и ссылки не могли не интересовать сибирских чиновников различного ранга. Именно они — губернаторы, градоначальники, служащие тюремного ведомства и министерства внутренних дел — как никто другой осознавали здесь масштабы и характер этого явления. В их работах прослеживается забота о "спокойствии сибирского общества”, в меньшей степени проработаны юридические, экономические и финансовые стороны политической и уголовной ссылки. Прежде всего, исследованиям сибирских чиновников свойственна острая критика состояния "ссыльного дела”. В качестве примера этому тезису рассмотрим работу Б. А. Милютина [1]. Состоя чиновником по особым поручениям при графе Н. Н. Муравьеве-Амурском, Б.А. Милютин, профессиональный юрист, был привлечен к составлению проекта реорганизации или улучшения состояния сибирской ссылки. В течение нескольких лет (конец 50-х – начало 60-х гг. ХIХ в.) им, после основательного изучения текущих архивов различных министерств и ведомств, имевших отношение к управлению ссыльной частью в Сибирь, был составлен подробный проект ее преобразования. Следовательно, Милютин был одним из немногих действительно компетентных чиновников и специалистов этой темы. Прежде всего, Милютин доводит до исследователя отношение современного ему общества к ссылке вообще. "Из университетских лекций того времени, пишет он, мы усвоили себе тот взгляд, что ссылка — самое соответственное, самое целесообразное наказание, и, что благо той стране, которая, подобно России, имеет возможность устроить ссылку не за морями”[1. C. 596]. Б. А. Милютин уверен и в том, что как уголовная, так и политическая ссылка в Сибирь нуждается в реформации. При этом автор сознает и трудности этого процесса. По его мнению, все попытки улучшения положения ссыльных терпели крах по двум причинам. Первая заключалась в своеобразном антагонизме интересов Центра и Сибири по этому вопросу. Если проекты, разрабатывавшиеся в Санкт-Петербурге, основывались на "требованиях карательного закона и интересах государственных”, то проекты, "писанные в Сибири, опирались исключительно на экономические интересы края, отодвигали на задний план интересы карательного закона”[1. C. 598]. К чему же приводило это противостояние интересов? По мнению автора, следствием подобного отношения к ссыльному вопросу была "неразбериха” в управлении каторгой и ссылкой. Ссыльные в Сибири принадлежали разным ведомствам и министерствам – внутренних дел, финансов, Кабинету, Горному департаменту, местной исполнительной, гражданской и военной власти. В действительности же "ссыльный вопрос” оставался "вне всякого заведования”, а проблемы ссылки никто не решал. Действительно, как известно, глава первая Устава о ссыльных определяла круг учреждений и лиц, заведующих ссылкой. Согласно ст. 3-ей главы, главное заведование тюремной частью гражданского ведомства сосредоточено было в министерстве Юстиции по Главному тюремному управлению и Совету по тюремным делам. На начальника ГТУ возлагалось руководство всеми местами заключения гражданского ведомства и арестантской пересыльной частью[2. C. 6]. Вместе с тем, закон допускал участие в руководстве ссылкой и соответствующие органы других властных структур. Часть 1-я той же третьей статьи гласила: "Высший надзор за всеми заключениями, предназначенными для содержания под стражею лиц, обвиняемых в преступных деяниях, указанных в ст. 1030 и 1031 Устава Уголовного судопроизводства, или осужденных за означенные деяния, принадлежит Министерству внутренних дел”[2. C. 6]. Таким образом, ссыльные и каторжане, обвиняемые по ст. 99–113, 116–119, 121 и 128 Уголовного Уложения 1903 г., т. е. большая часть "государственных преступников”, оставаясь в ведении Министерства юстиции, были под "высшим” надзором Министерства внутренних дел. Конвоирование ссыльных также было рассредоточено по ведомствам. Оно возлагалось на конвойную службу, подчинявшуюся по согласованию, как министерству юстиции, так и военному. На местах ссылки все дела ссыльнопоселенцев переходили в ведение Губернских тюремных инспекций, а заведование каторжными тюрьмами возлагалось "на непосредственную ответственность” местных губернаторов. Т. о., основные законодательные акты устанавливали нахождение ссылки и каторги в ведении нескольких ведущих министерств — юстиции, внутренних дел, военном. Подобная ведомственная "пестрота” снижала эффективность института ссылки, вела к дезорганизации, порождала чиновничий произвол[2. C. 7]. Б. А. Милютин предложил унифицировать управление сибирской ссылкой. Его проект был созвучен и взглядам самого Н. Н. Муравьева-Амурского, считавшего, что распоряжение ссылкой должно быть сосредоточено в руках "гражданского начальства”, а не в ведении, Кабинета его Величества. Муравьев подписал проект Милютина. Однако утверждение нового положения о ссылке было приостановлено в Госсовете по инициативе приемника Муравьева на посту генерал-губернатора Восточной Сибири М. С. Корсакова, "стряхивавшего с себя, по мысли автора, влияние Муравьева и самоуверенно отвечавшего: "Мне граф не указчик!”[1. C. 598, 606]. Личные амбиции как сибирского, так и столичного чиновничества, забвение интересов государства ради достижения собственной сиюминутной выгоды и корысти – в этом заключается, по мысли Б. А. Милютина, вторая причина отсутствия позитивных изменений в организации "ссыльного дела”. У нас нет никаких оснований возразить автору. По существу, вся история ссылки состоит из постоянного стремления к реформации этого института с одной стороны, и отсутствия каких-либо значительных перемен в нем по причинам, в основном, субъективного характера, с другой. Для нашего исследования будет небесполезно упомянуть об отношении самого Муравьева-Амурского к "ссыльной теме”. Об этом, например, пишет И. Барсуков: "Он был убежден, что так называемые "декабристы”, искупив заблуждения своей юности тяжелою карою, принадлежат к числу лучших подданных русского царя; что никакое наказание не должно быть пожизненным, так как цель наказания есть исправление, а это вполне достигнуто по отношению к декабристам; и что нет основания оставлять их изверженными навсегда из общества, в составе которого они имеют право числиться по своему образованию, нравственным качествам и теперешним политическим убеждениям”[3. C. 188]. Что же следует из приведенной цитаты? Прежде всего, Муравьев не видит в декабристах "революционеров”. Для него их выход на Сенатскую площадь — всего лишь "заблуждения юности”. Во-вторых, и это главное, он считает, что политическая ссылка не должна быть бессрочной, т. к. её основная цель исправление. И последнее, политическая ссылка, есть тяжелая кара. Впрочем, следует сказать, что отношение графа к уголовной ссылке было совершенно другим. Он был убежден в её необходимости и рассматривал ссыльных в качестве ведущей силы для колонизации края[4]. Проблемами совершенствования организации политической ссылки занимался и И. И. Крафт. В 1912 г. им был издан специальный сборник для чинов МВД и тюремного ведомства. В книге приведены некоторые статьи "Устава о ссыльных...” издания 1909 г. и "Уложения о наказаниях...”, а в приложениях помещены разъяснения к ним Правительствующего Сената, министерств Юстиции и Внутренних дел и, что особенно ценно, комментарии самого якутского губернатора[5]. Подлинный интерес, однако, вызывает помещенная здесь переписка с Иркутским генерал-губернатором по поводу разрешения ссыльнопоселенцам Якутской области участвовать в строительстве Амурской железной дороги. Иркутский генерал-губернатор, отвечая на "испрошение” своего коллеги, констатирует, что ссылка в Якутскую область является большим злом для населения, тем не менее, он лишен возможности "осуществить меры освобождения области от части ссыльных и сделать распоряжение об отправлении партии арестантов из Якутской области на Амурскую железную дорогу”, т. к. "часть ссыльных, подлежащих ссылке в Якутскую область, состоит из совершивших в Сибири тяжкие преступления, мало пригодных к тяжкому труду, отправление коих на работы по постройке Амурской железной дороги также нежелательно ввиду опасения вредного их влияния на сосредоточенную там массу рабочего люда”[5. C. 71]. Настоящая переписка позволяет сделать, по крайней мере, два вывода. Во-первых, губернаторская власть имела известную самостоятельность в решении каждодневных проблем управления ссылкой. Несмотря на наличие Высочайше утвержденного положения, администрация в Сибири вправе была принимать собственные решения сообразно местным особенностям. Во-вторых, помимо проблем, связанных с организацией ссылки и каторжного труда, административные власти сталкивались с необходимостью ограждения местного общества от революционизирующего влияния этой политической ссылки. Последний вывод подтверждают многочисленные примеры. Вот отчет генерал-губернатора Д. Г. Анучина, который ещё в 1879 г. с тревогой отмечал, что "повсеместное присутствие” в Восточной Сибири "значительного числа ссыльнопоселенцев, может неблагоприятно действовать на нравственность нижних чинов”[6. C. 210]. А вот строки из письма жителей села Александровского Иркутского уезда в жандармское управление за 1912 г.: "...наши жители в скором времени преобразуются в самых злейших революционеров. Источником же науки являются политические каторжане, выпущенные в рабочую команду. Каждый день с утра и до вечера отлучаются они в село, где и делают свою агитацию”. "Представляя собою, несомненно, совершенно готовый материал для проведения в жизнь каких угодно революционных идей и планов, ссыльный элемент благодаря своей многочисленности и организованности является грозной силой в борьбе с правительством”, — следовало, например, также из Обзора революционного движения в Енисейской губернии за 1909 г.[7]. Несомненный интерес для нас представляет и Всеподданейший доклад Иркутского военного генерал-губернатора П. И. Кутайсова Николаю II, который в 1903 г. "имел счастье подвергнуть на усмотрение” Его Величества свои соображения по поводу политической ссылки[8]. Прежде всего, он доказывал ее вред для Сибири. Если раньше население края было "не способно к увлечению революционными учениями”, то сегодня, — по мысли автора, —это далеко не так. И если ссылка по суду "давала местному населению все-таки сильные рабочие руки, способствовавшие развитию земледелия и золотопромышленности так, что несмотря на свой порочный элемент, она приносила известного рода пользу, ссылка же за политические преступления ничего, кроме вреда не приносит”. Надеяться на её исправительное значение не приходится, т. к. "нет ни малейших оснований предполагать, чтобы ссыльные отказались от своих убеждений и предшествовавшей деятельности”[8. Л. 34]. Обосновав "вред” от политической ссылки, генерал-губернатор осмеливается и критиковать действия самого правительства. Он считает, что государство само усиливает революционное воздействие ссыльных на местное общество, "расселяя на казенный счет сторонников с.-д. учений, выдавая им ежемесячно содержание, часто превышающее пенсионные оклады местных чиновников, долго прослуживших верой и правдой Царю и Отечеству”[8. Л. 35]. За этим Кутайсов делает поистине "крамольный” вывод: "сосредоточение политических ссыльных в Восточной Сибири представляется серьезной политической ошибкой”[8. Л. 33]. Заключение Кутайсова по существу граничило с обвинением. Чтобы смягчить его, генерал вновь обращается к царю: "Если теперь, — пишет он, — по Вашему Повелению, Государь, Сибирь освобождена от ссылки по суду, то тем более является своевременным отмена ее за политические преступления”[8. Л. 33 об]. Что же предлагает генерал-губернатор взамен? "Я полагаю, — пишет он дальше, — государственные преступники должны быть поставлены в такое положение, которое лишало бы их всякой возможности приносить дальнейший вред”. При этом, по его мнению, это не может быть колония, т. к. занять ссыльных земледелием "при малоспособности их к физическому труду, неосуществимо”. Единственное средство, которое предлагает Кутайсов — "содержание в тюрьмах”. По проекту генерал-губернатора, следует всех политических преступников разделить на две категории — "подлежащих преданию суду и подлежащих административному взысканию”. При этом для первой категории должны быть предусмотрены каторжные работы, для второй "обязательный труд”. Политическая ссылка фокусировала внимание не только высших должностных лиц, что мы видели выше, но "по роду службы” была каждодневной заботой "практиков тюремного дела”. Приведем здесь работы лишь некоторых чиновников, отметив их общую специфику — по характеру, это, в основном, отчеты, служебные записки или доклады. Они созданы на привлечении значительного фактического материала, часто содержат тексты всевозможных инструктивных писем и внутриведомственных директивных указаний, поэтому могут быть использованы в качестве ценного фактического источника. Работа Е.Анучина[9] – одна из первых попыток профессионального изучения политической каторги и ссылки на основе анализа статистического материала местного, т.е. сибирского, происхождения. Автор делает свои выводы на архивных материалах Тобольского приказа о ссыльных, обработав статистику с 1827 по 1846 гг., выступая здесь, своего рода, первооткрывателем. Н. М. Ядринцев, например, также работавший с материалами Тобольского приказа о ссыльных, ввел их в научный оборот позднее [10]. Проанализировав численность государственных преступников, сосланных в Сибирь за 20 лет — это 443 человека — автор обратил внимание на неравномерный характер их следования через Тобольский приказ. Например, 1827 г. – 22 преступника, 1828 г. – 35; 1832 г. – 1; 1833 г. –61; 1834 г. – 90; 1835 г. – 43; 1836 г.-18; 1838 г. — 2; 1839 г. – 62; 1845 г. –5; 1846 г. – 30. Т. о., за первые два года в Сибирь поступило 57 преступников, за 4 года после 1833 г. –212 человек, или 47,9% всех сосланных [9. С. 17]. Чем же вызвана эта неравномерность? Вывод Е.Анучина обоснован и убедителен: "крупные цифры для государственных преступлений соответствуют годам, следующим за известными событиям.., богатые же, но нетронутые еще статистическим анализом” материалы Тобольского приказа могут служить источником "статистического исследования о преступности в России в целом”. Иначе — сибирская политическая ссылка – верный барометр только что прошедших революционных событий в России, и по её количественным и качественным показателям можно изучать государственную преступность в стране в целом. Значение этого вывода трудно переоценить. По существу, Е. Анучин тем самым на долгие годы определил одно из магистральных направлений исследования политической ссылки. Более поздние специалисты этой темы, на многочисленных примерах, взятых в различные периоды 1840-х – 1917 гг., лишь подтвердили правильность его выводов. Обосновав зависимость масштабов политической ссылки от революционных проявлений в России, Е.Анучин пошел в своих исследованиях дальше и создал, также впервые, социальный портрет современного ему политического ссыльного. Прежде всего, по Е.Анучину, это мужчина. Из 443 ссыльных только 4 или 0,9% общего числа женщины. При этом автор по-своему пытается объяснить эти цифры. Он делает вывод о не распространенности среди женщин государственной преступности. "Преимущественно занятая хозяйством, женщина не испытывает тревог политической жизни, и вследствие того оказывает чрезвычайно слабую наклонность к преступлениям против власти”. Для середины 60-х годов XIX столетия вывод Е. Анучина совершенно справедлив, хотя и не лишен некоторого налета наивности. Мы знаем, что затем общее развитие культуры и просвещения, влияние западной цивилизации, а также отсутствие радикальных реформ со стороны государства привели к тому, что с конца 70-х гг. доля женщин в революционном движении неуклонно возрастала. Несмотря на это, в колониях политических ссыльных Сибири женщин всегда было значительно меньше мужчин. Е.Анучин исследовал и возрастной состав преступников. Согласно его данным, государственный или политический преступник – человек уже достаточно умудренный жизненным опытом. Так, из 213 человек 104 были осуждены в возрасте от 31 до 50 лет (48,8%), 72 человека, или 33,8%, имели возраст от 21 до 30 лет, и только 17 преступников не перешагнули 20-летний рубеж[9. С. 45]. Настоящие цифры, безусловно, правильно характеризуют движение в целом. В 60-е гг. участие в революции было уделом немногих, уже имевших опыт и авторитет представителей интеллигенции. Интересны выводы Е.Анучина и относительно социального состава преступников. Он анализирует данные на 203–х ссыльных за 12-летний период с 1835 по1846 гг. 128 человек, или 63,1%, это лица дворянского происхождения. При этом дворян, служащих "по военному или гражданскому ведомству”, всего 21, а неслужащих, неслуживших и отставных – 107 [9. С. 105]. Именно в этом автор видит причину распространения среди дворянства государственной преступности: она - чисто экономическая, "множество искусственных потребностей, утверждает Анучин, созданных воспитанием и обычаем сословия, часто не соответствует средствам бедного дворянства. Отсюда – и высокая вероятность участия в государственных преступлениях. Настоящий вывод, конечно же, не свободен от критики. Однако, отсутствие у части дворянства постоянных средств к существованию в качестве одной из причин «ухода в революцию» может, как нам, кажется, также иметь место. Заслуживает внимания и стремление Е.Анучина классифицировать ссыльных преступников по религиозной принадлежности. И здесь в выводах автора все закономерно: наибольшее количество ссыльных – 80 из 130 (61,5%) принадлежали к "римско-католическому вероисповеданию” и только 49 были православными. Такие результаты вполне объяснимы, если принять во внимание географию государственной преступности в России XIX в. Как же будет выглядеть социальный портрет ссыльного сибирского революционера 30-х – 50-х годов XIX в.? Согласно статистическим выкладкам Е. Анучина, это мужчина, в возрасте от 30 до 50 лет, дворянин в отставке или вообще не служивший, католик, поляк или латыш. Как видим, автор доказывает выдвинутый в начале тезис: статистика политических ссыльных Сибири дает реальное отражение состава участников революционного движения в России в целом. Специфику работы тюремного служителя с политическими каторжанами исследует Ф.Савицкий[11]. Будучи в свое время смотрителем Александровской каторжной тюрьмы, автор в совершенстве освоил порядок службы, правила и тонкости тюремного дела. Вот почему Савицкий с полным основанием может сравнивать организацию тюремного режима до революции 1905 г. и после. И сравнение это не в пользу последнего периода массовой ссылки. После 1905 г., как пишет автор, на тюрьму "стала властно реагировать смута общественной жизни. Как исполнять законы? Прямым путем, т. е. неукоснительно, — на всю империю бы подняли газетный гвалт”. В этот период тюремная служба стала сложной, потребовала от служителей наивысшего напряжения всех сил[11. С. 616]. В качестве примера сложности работы бывший смотритель повествует о партии арестантов, попавших в тюрьму из Иркутска, после ареста около 200 социал-демократов и эсеров в 1905 г. "Весь этот "смак”, — говорит Савицкий, – был препровожден в пустовавшую до того времени каторжную тюрьму, где ему были приготовлены восемь больших камер. Арестованные игнорировали начальство тюрьмы, не вставали при поверке, не оказывали чинам администрации элементарных правил вежливости. В камерах читались лекции по социализму, распевались революционные песни, ставились даже импровизированные спектакли и "социалистические мистерии”. Также критически отзывается Савицкий и о партиях политических ссыльных из России, высказывая при этом и предполагаемую причину такого поведения. "Все они смотрели на свое положение как на скоропреходящий, временный плен. Они были глубоко уверены, что вот-вот будут на свободе. Отсюда понятно, что эта категория каторжных относилась к своим тюремным начальникам враждебно и пренебрежительно. Трудно, почти невозможно было управлять ими”. Ситуация стала изменяться к лучшему лишь к 1907 г. Арестантское своевольство встречало твердый отпор. Относясь справедливо и честно к своим обязанностям, тюремные служащие постепенно приучили арестантскую вольницу видеть в них авторитетную силу. В тоже время в каторжнике не забывали и человека[11. С. 617]. Очерк Савицкого примечателен еще и тем, что он дает представление о служителе тюрьмы не только как о чиновнике, но и как о "простом”, обремененном бытовыми проблемами, жилищными неурядицами, имеющим низкий заработок, и, как правило, большую семью, человеке. Ему чужды революционность и радикализм политических ссыльных, непонятны их партийные и программные разногласия, как непонятна "вдохновенность”, с которой к ним относится немалая часть общества. Для него ссыльные не "восторженно, идейно и бескорыстно увлеченные, может быть, по легкомыслию” люди, а государственные преступники, которых надлежит изолировать и содержать в тюрьме или на поселении, строго соблюдая при этом требования закона. С очерком Савицкого перекликается и служебная записка И. Лятоскевича, поданная А. П. Саломону летом 1898 г., а затем опубликованная в "Тюремном вестнике”[12]. Это – подробный отчет о состоянии Александровской каторжной тюрьмы. Автор приводит множество интересных данных: о количестве арестантов, занятости трудом, социальном составе, медицинском обслуживании, питании. Записка не упоминает о политических ссыльных, однако известно, что они здесь были. Это позволяет сделать предположение, что А. П. Саломону местные чины полиции и тюремного ведомства могли подавать не все данные, или тема государственных преступников была и здесь закрытой. Во всяком случае, жизнь политических каторжан Лятоскевич знал прекрасно, проявлял в их содержании порой ничем необъяснимый либерализм, граничащий, как нам кажется, с должностным попустительством[13. С. 20-21]. Из большого числа всевозможных отчетов о состоянии тюремной и ссыльной части в Сибири, мы выбрали два наиболее характерных, рисующих современное положение этого института. В. Птицын[14] исследовал в 1899 г. состояние мест тюремного заключения от Иркутска до Чечуйского тракта. Тюрьмы, виденные им, имеют жалкий вид. Все они, за исключением Иркутской, деревянные. При этом, в уездных городах Верхоленске и Киренске замки обнесены частоколом, в прочих же местах – это обыкновенные крестьянские избы. При каждой есть сторож, он же смотритель, он же истопник и дворник. Все 17 тюрем давно требуют капитального ремонта, в противном случае, заслуживают быть незамедлительно закрытыми. Вторая работа – статья И. В. Францесона [15]. Автор подчеркивает, что Иркутский судебный округ в 1897–1900 гг. состоял из семи окружных судов – Красноярского, Иркутского, Якутского, Читинского, Благовещенского, Пограничного (прежнего Порт-Артурского) и Владивостокского. Его территория занимала Енисейскую, Забайкальскую, Амурскую и Приморскую с Камчаткою области, остров Сахалин, а также линию Китайской Восточной железной дороги от станции Манчжурия до Пограничной. С запада на восток эта территория составляла 7000 верст. На таком пространстве, пишет автор, было расположено всего 114 участковых мировых судей, 23 судебных следователя и 15 добавочных судей. Окружные суды отстояли от судебных палат порой на 1000–3000 верст. При этом сообщение между участками, судебными палатами и окружными судами из-за погодных условий постоянно прерывалось на несколько месяцев. Приведенный им материал наглядно иллюстрирует состояние пенитенциарной системы в Сибири в целом, свидетельствуя о необходимости ее коренной реорганизации. Подведем некоторые итоги. Проблемы организации политической ссылки в Сибирь были в центре внимания местных чиновников различного ранга. Их интересовали как задачи наиболее эффективного управления этим институтом, так и выбор оптимального пути его реформирования. В качестве главных недостатков сибирской ссылки, определявших ее несоответствие изменяющимся условиям, было признано: отсутствие единого централизованного управления; ведомственная "неразбериха” и приоритет личных интересов чиновников в ущерб государственным; ненужные амбиции столичных и сибирских высокопоставленных лиц. Перечисленные в нашей работе авторы неоднократно предлагали значительно увеличить финансирование "ссыльного дела”, что позволило бы решить кадровую проблему, расширить и капитально отремонтировать тюремные замки Сибири; изменить законодательную базу ссылки. Выбор оптимальной формы дальнейшего существования института ссылки решался ими по-разному: ссылка на поселение должна быть заменена тюремным заключением; политическая ссылка должна быть срочной, т. к. она — мера воспитательная; политическая ссылка — политическая ошибка правительства. Что же касается изучения влияния политической ссылки на сибирское общество, все исследователи констатировали его "пагубность” и разлагающее воздействие. Примечание: 1. Милютин Б. А. Генерал-губернаторство Н. Н. Муравьева-Амурского в Сибири // Исторический вестник. — 1888. — Т. 34. 2. Устав о ссыльных (по изданию 1909 года) с разъяснениями Правительствующего сената с алфавитным и предметным указателем. Составил Л. И. Марколь. Иркутск, 1911. 3. Граф Н. Н. Муравьев-Амурский по его письмам, официальным документам, рассказам современников и печатным источникам И. Барсукова. М., 1891. Кн. 1. 4. ГАИО. Ф. 24. Оп. 10. Д. 1. Т. 3; а также: Кузнецова Е. А. Взгляд Н. Н. Муравьева Амурского на проблемы сибирской ссылки // Ссыльные революционеры в Сибири (XIX в. — февраль 1917 г.). Иркутск, 1991. Вып. 12. — С. 94 — 105. 5. Крафт И. И. Законы и правила о ссыльнопоселенцах и их семействах. Якутск, 1912. 6. Сборник главнейших официальных документов по управлению Восточною Сибирью. Издается по распоряжению генерал-губернатора Восточной Сибири Д. Г. Анучина. Иркутск, 1884. Т. 1. 7. ГАИО. Ф. 600. Оп. 1. Д. 603. ЛЛ. 290-293; Ф. 245. Оп. 1. Д. 1483. Л. 73. 8. ГАИО. Ф. 25. Оп. 3. Д. 35. 9. Материалы для уголовной статистики России. Исследования о проценте ссыльных в Сибирь Е. Анучина. Ч. 1. Тобольск, 1866. 10. Ядринцев Н. М. Статистические материалы к истории ссылки в Сибири // Записки ИРГО по отделу статистики. 1889. Т. 6. — С. 309 — 395. 11. Савицкий Ф. Побег арестантов из Александровской каторжной тюрьмы // Тюремный вестник. — 1909. — № 5. — С. 608 — 631. 12. Лятоскевич И. Александровская каторжная тюрьма // Тюремный вестник. — 1901. — № 8. — С. 390 — 406. 13. См. об этом, например: Попов И. И. Записки редактора. Иркутск, 1989. 14. Птицын В. Тюрьмы Приленского края (путевые наброски) // Северный вестник. — 1899. — № 12. — С. 85 — 101. 15. Францесон И. В. Судебная практика Иркутской судебной палаты по гражданскому департаменту и общему собранию департаментов за время со второй половины 1897 г. до конца первой половины 1900 года // Журнал Министерства юстиции. — 1906. — Май. — С. 242 — 273. | |
| Просмотров: 553 | Рейтинг: 0.0/0 |
| Всего комментариев: 0 | |