| Главная » Статьи » Историография |
Исследования исторической литературы о политической ссылке в Сибирь середины XIX – конца ХХ вв. в отечественной историографии
| 16.03.2009 Автор: Иванов Александр Александрович Политическая ссылка как историческое явление не могла не интересовать ученых-современников. Ее постоянное изучение началось со второй половины XIX в. Уже к февралю 1917 г. литература по истории политической ссылки в Сибирь включала десятки монографических работ и крупных статей, сотни разноплановых исследований. Учеными-правоведами, историками, этнографами, политическими и общественными деятелями, изучавшими те или иные аспекты темы, был накоплен, систематизирован и обобщен огромный пласт источникового и историографического материала, детально исследованы важнейшие стороны этого явления. Цель настоящей статьи проанализировать, как использовалась и изучалась эта литература последующими поколениями отечественных ученых. Первенство в научном изучении литературы о ссылке в Сибирь второй половины XIX в. по праву принадлежит Н. М. Ядринцеву. Известный публицист и организатор провинциальной печати немало публикаций посвятил, прежде всего, конкретному исследованию проблем сибирской ссылки – в местных и столичных периодических изданиях им опубликовано по нашим подсчетам более 50 статей по этой теме. С начала 70-х гг. Н. М. Ядринцев закономерно обращает свое внимание на анализ появившейся современной «ссыльной» публицистики, и в 1872 г. в журнале «Дело» издает свою первую работу под названием «Преступники. По изображению романтической и натуральной школы». Затем в своих крупных исследованиях – «Сибирь как колония в географическом, этнографическом и историческом отношении» и «Русская община в тюрьме и ссылке» ученый подвергает критическому анализу разножанровую литературу по этой теме уже за период 60-80-х гг. XIX в. Прежде всего, он устанавливает нижнюю временную границу историографии темы. По его мнению, исследование этого вопроса в литературе «началось с 1862 г., со времени появления первых очерков «Мертвого дома» Достоевского и кончая «Сибирью и каторгой» Максимова», породивших десятки публицистических произведений о каторге и ссылке1. Изучая «непрерывно в течение последних 25 лет» данную литературу, Н. М. Ядринцев пришел к выводу о существовании в ней двух, своеобразных и временных периодов. Первый период историографии ссылки исследователь начинает с 1860–1870-х гг. Он характеризует его как время отсутствия самостоятельных работ о ссылке, с одной стороны, и существования «успокоения» в обществе по поводу пользы ссылки — с другой. «Несмотря на обширное значение, какое имела ссылка в России, составляя одно из видных наказаний в нашем кодексе, — пишет автор, — мы, однако, не встречаем о ней никаких исторических исследований, точно как и определенного мнения о ней русских юристов, так как наши криминалисты до последнего времени руководствовались мнениями западных ученых, вроде Гольцендорфа, и на них основывали свои заключения о ссылке. Между тем ссылка в России... представляет все необходимые данные для самостоятельной разработки вопроса»2. Наказание ссылкой, пишет Ядринцев, считалось каранием и исправлением, очищением общества от дурных элементов и полезной колонизацией края. Оно удовлетворяло и «суровых криминалистов, и представителей исправительного принципа», а также «гуманистов, предпочитавших его душной тюрьме, т. к. здесь ссыльные не только несут наказание, но и работают на чистом воздухе»3. Между тем, считает автор, соединение столь противоречивых задач ссылки, «в сущности, на деле вытеснявших друг друга», невозможно и должно было зародить в обществе некоторые сомнения по поводу ее эффективности, а значит, и целесообразности. Однако этого не произошло и «вокруг ссылки» группировались лишь ее защитники, что хорошо видно и по современной литературе. Ситуация, по мнению автора, начала меняться только «при начале тюремно-ссыльной реформы». Именно с ней, а также с активным обсуждением предстоящей реформы в обществе, и связывает Н. М. Ядринцев начало второго периода историографии уголовной и политической ссылки в России. По времени это конец 80-х — начало 90-х гг. XIX в. Тогда, пишет он, «мы узнали, что жизнь ссыльных в Сибири далеко не на удовлетворительном состоянии. В этот период отдельные разрозненные сюжеты и картины нашей каторги и ссылки уже не могли удовлетворять общество»4. Что же характеризует, по мысли автора, этот последний период отечественной историографии? Прежде всего, Н. М. Ядринцев отмечает преимущественно локальный характер разработки темы. По его мнению, лишь «сибирские газеты» продолжали на своих страницах активно освещать проблемы уголовной и политической ссылки в «Закаменную Россию», что и составляло большинство отечественных публикаций. При этом именно сибирские периодические издания, выступая, безусловно, против всех видов ссылки, внесли в разработку темы наиболее весомый (в количественном отношении) вклад. Автор отдельно упоминает «Сибирскую газету», «Сибирь», «Восточное обозрение». Второй характерной особенностью историографии этого периода Н. М. Ядринцев считает изменение общественного мнения в отношении «полезности» ссылки. Общество встало на позиции противников, как штрафной колонизации, так и сибирской ссылки в целом. Показателем этого, по мнению Ядринцева, и следует считать появление в историографии работ «многих этнографов», «писателей и беллетристов» – «Чудновского, Короленко и других». При этом «все этнографы» и писатели приходили к одному выводу, заключавшемуся в том, что «положение ссыльных безутешно, а ссылка для Сибири есть тягость и зло»5. Особенностью второго периода историографии Н. М. Ядринцев считал появление здесь «ученой литературы». В течение последних лет, утверждал автор, разработкой проблемы сибирской ссылки занялись отечественные «различные юридические авторитеты и профессора». Из общего массива научных публикаций этого периода он выделяет несколько. Это труды И. Я. Фойницкого, доказавшего, что наказание ссылкой, применяемое европейскими государствами, дало только отрицательные результаты, а также исследования профессора Н. Д. Сергеевского, «склонного видеть» в ссылке вынужденное и неизбежное наказание, но, при этом, не оправдывавшего его «жестоких и больных сторон». Н. М. Ядринцев отмечает и тот факт, что вся «ученая литература» в настоящее время разделилась на два направления – защитников и противников ссылки. «В политике, — пишет автор, — защитники ссылки как системы, явились весьма слабыми и на их стороне никогда не было перевеса». По мнению автора, современный период историографии каторги и ссылки имеет и еще одну характерную особенность. Она заключается в том, что зарубежные исследователи тюремной и ссыльной системы на основе многолетнего изучения практического опыта изменили свое отношение к ней, и пришли к единодушному выводу о бесперспективности дальнейшего её развития. Даже «знаменитый профессор Гольцендорф», — говорит автор, — бывший когда-то «теоретическим сторонником» ссылки, высказался против ее применения. Подобные же резолюции были приняты и на последнем международном тюремном конгрессе в Лондоне6. По мысли автора, современный период историографии характеризуется, скорее, ростом количественных, чем качественных показателей. Свой вывод он подкрепляет обзором последних публикаций: «Статьи о ссылке и каторге появились вслед за Максимовым и Достоевским в «Современнике», воспоминания Львова, ст. Грицко (Елисеева), ст. Д. И. Завалишина, Семилужинского, Авесова–Потанина в «Неделе», ст. против ссылки в «Голосе» Ядринцева, ст. Маслова за ссылку. За сохранение ссылки в 1890 г. высказывался «Русский курьер»7. Однако, несмотря на видимые количественные достижения, существенное изменение общественного мнения, появление художественных работ о ссылке и «беллетристики», зарождение своей, свободной от западного влияния отечественной «ученой литературы», современная историография темы, по мысли автора, имеет лишь незначительные качественные достижения. «Со времени появления первых очерков Достоевского… и Максимова, — делает вывод Н. М. Ядринцев, — мы не видим в России ничего более крупного». Следующим исследователем историографии политической каторги и ссылки стал А. М. Скабичевский. Известный критик и историк литературы, изучая современную публицистику, не мог обойти вниманием эту тему, т. к. считал, что «слишком многим интеллигентнейшим и талантливейшим русским людям пришлось испытать на личном опыте и личном участии» тюремную действительность. В 1898 г. Скабичевский публикует в газете «Русская мысль» большую статью «Каторга пятьдесят лет тому назад и ныне», а затем включает ее в сборник своих работ, выдержавший к 1903 г. уже третье издание8. Статья А. М. Скабичевского — второе и, увы, последнее после Н. М. Ядринцева обобщающее исследование научной и публицистической литературы о ссылке дооктябрьского периода. Автор изучает соответствующие произведения почти за 50 лет. При этом, понимая трудности своей задачи, связанные, прежде всего с огромным объемом разнопланового материала, автор сосредоточивает свои усилия на анализе нескольких научных и публицистических работах. По словам Скабичевского, он лишь «обозначает наиболее высокие вершины горной цепи», к которым относит сочинения С. В. Максимова, Ф. М. Достоевского, П. Ф. Якубовича (Мельшина) и А. П. Чехова. В количественном отношении это «весьма незначительная часть всего, что писано о каторге и поселении». Однако, считает Скабичевский, она всегда возбуждала «в среде пишущей братии и читающей публики живой интерес». «Можно положительно сказать, что ни одна сторона русской жизни не исследована так подробно и тщательно, как именно эта. Мы можем похвастаться без преувеличения, что имеем по этому предмету такую богатую литературу, какую вряд ли можно найти в других странах Европы»9. Как видим, А. М. Скабичевский иначе оценивает состояние отечественной историографии. В отличие от Н. М. Ядринцева, считавшего тему политической и уголовной ссылки в литературе практически не разработанной, автор утверждает о ее «тщательном и подробном» изучении. Чем объяснить существование столь отличных оценок состояния историографии ссылки? На наш взгляд, оба исследователя, работая практически в одно время с одним и тем же материалом, акцентируют свое внимание все же на разных литературных жанрах: если Ядринцев больше внимания уделяет разбору произведений исследовательского и публицистического характера, то Скабичевский рассматривает, в основном, литературу художественного плана. Отсюда — и разница в оценках. Анализ историографии ссылки А. М. Скабичевский начинает с работы С. В. Максимова. При этом обнаруживается, что некоторые выводы двух исследователей совпадают. А. М. Скабичевский так же высоко, как и Н. М. Ядринцев, оценивает труд С. В. Максимова, называя «Сибирь и каторгу» целой «эпопеей, в своем роде Илиадой и Одиссеей каторжной жизни». Для него — «это не ряд каких-нибудь бессвязных картинок и этнографических очерков, а серьезное научное исследование, совмещающее в себе и этнографию, и историю, и статистику каторги». Высокая оценка творчества Максимова сочетается у Скабичевского и с серьезной критикой его работы. Прежде всего, автора не удовлетворяет отношение Максимова к источнику. «Сибирь и каторга» содержит весьма незначительное количество конкретных ссылок, работы же «предшественников» если и цитируются, то делается это столь «вольно», что читатель не может порой отличить, где авторский текст, а где иллюстрация чужой мысли. «К сожалению, — пишет Скабичевский, — Максимов редко извещает читателя, из каких источников взял он те или другие факты». То же произвольное отношение к источнику приводит и к еще одному недостатку: рисуя ту или иную сцену из каторжной жизни, Максимов очень редко «привязывает» ее к конкретному месту и времени. Читатель остается «в недоумении», относится описываемое Максимовым событие к Тобольску или Нерчинску, «современные ли это факты, или же давно прошедшее время»10. А. М. Скабичевский не ставит под сомнение достоверность сообщаемого Максимовым материала. «Не можем же мы допустить, — пишет он, — чтобы такой почтенный и уважаемый этнограф, как г. Максимов, выдумывал все сообщаемые им факты из своей головы». По его мысли, самое слабое место Максимова не в отсутствии ссылок на первоисточник, а в идеализации им мира ссыльных. «Очень возможно, — утверждает Скабичевский, — что г. Максимов несколько идеализировал тюремную общину». Выдвинув очень серьезное обвинение, Скабичевский подкрепляет его достаточно подробным анализом книги Максимова. По его мнению, исследователь просто не хочет замечать «темных сторон» ссылки уже на этапе. По Максимову, этап для арестанта «бесконечный праздник». Вот почему этапную жизнь они «любят, хотя она и представляет цепь стеснений и вымогательств», но «она как будто ближе к свободной жизни». Именно на этапе складывается будущая тюремная община. У Максимова она основана на чувстве товарищества, честности, взаимопомощи. В ней нет места доносчикам, это «стройная и солидарная организация». Доказав свое обвинение на многочисленных примерах и цитатах из книги Максимова, Скабичевский попытался вскрыть и причину идеализации им тюремной общины. По его мнению, она не в убеждениях и политическом сredo автора, исповедовавшего, как известно, народническую доктрину, а лишь в незнании предмета своего исследования. Именно отсутствие «личного опыта» у Максимова «никогда не жившего острожной жизнью» и не имевшего возможность наблюдать ее близко и долго», а пользовавшегося лишь «рассказами посторонних лиц, да разными рукописными и печатными документами» и привело, по мысли Скабичевского, к идеалистическому, а значит, неправильному отображению мира каторжных и ссыльных. С настоящим выводом А. М. Скабичевского вряд ли следует согласиться. Необходимо иметь в виду, что как этнограф, С. В. Максимов непосредственно исследовал «мир отверженных», пройдя с несколькими партиями ссыльных десятки верст, записывая при этом рассказы осужденных, отрабатывая и обобщая полученный материал. Скорее всего, его представления о тюремной общине складывались из отношения народников к общине как таковой, как известно, видевших в ней основу будущего социального и экономического равенства. Столь же критически, настроен А. М. Скабичевский и к «сочинению г. Чехова». В самом начале статьи литературовед отдает дань должного уважения «Острову Сахалин». Скабичевский считает его «не менее научно-серьезным и обстоятельным, представляющим собой как бы продолжение и дополнение к труду г. Максимова, заключающим в себе то, чего в книге последнего не хватает — именно исследование быта каторжных и поселенцев на острове Сахалин, этого последнего, нового слова русской каторги»11. Тем не менее, по мысли критика, и А. П. Чехову не удалось до конца объективно отобразить мир каторги и ссылки. Главный недостаток «Острова Сахалин» Скабичевский видит опять же в идеализации автором жизни каторжников и поселенцев. Перечисляя достоинства Сахалинской каторги — просторные, оборудованные по последнему слову техники тюремные помещения, отсутствие кандалов и наказаний, «интеллигентное» отношение к ссыльным со стороны чиновников, Чехов, по мысли Скабичевского, рано и необоснованно воскликнул: «как бы то ни было, Мертвого дома уже нет». «Мертвый дом» есть, и Скабичевский, опять же на многочисленных примерах, доказывает это. По его мнению, А. П. Чехов просто не акцентирует внимание на этом, принимая робкие «побеги новой жизни за саму жизнь». Кого же из исследуемых авторов А. М. Скабичевский считает наиболее объективным в отображении каторжного мира — Ф. М. Достоевского или Якубовича-Мельшина? У критика нет определенного ответа на этот вопрос, но, по всей видимости, последнего. В начале своей статьи Скабичевский, как и в первых двух случаях, отмечает достоинства и значение «Записок из «мертвого дома». Он пишет о настоящей сенсации, произведенной Ф. М. Достоевским. «Из-под пера человека, окруженного ореолом мученичества, вышло нечто до того времени небывалое и немыслимое. О каторге ходили одни темные, баснословные, исполненные самых невероятных ужасов слухи, и вдруг появилось подробнейшее изображение каторжной жизни человеком, который сам испытал ее в продолжение многих лет. Одно уже это, помимо художественных достоинств книги, должно было приковать к ней читателей». По мысли Скабичевского, книга Достоевского «не только по своему фактическому содержанию, но и в идейном отношении стояла совершенно в русле движения того времени и нисколько ему не противоречила». Но критик как нельзя более далек от «коленопреклоненовения перед гением Достоевского». Автор считает его «талантом крайне односторонним». Достоевский велик только как психолог или, правильнее сказать, психиатр. Внешняя изобразительность, пластика, хромает во всех его самых лучших романах, даже и в таком, действительно шедевре, как «Преступление и наказание»12. Какие же недостатки находит Скабичевский в «Записках...»? Прежде всего, критик обвиняет автора в чрезмерном увлечении изображением «внутреннего мира» своего героя в ущерб исследованию каторги вообще. «Добавьте сюда «техническую неуклюжесть «Записок...», отсутствие в них строгой систематичности, местами повторяемость, местами отрывочность или многословие, лабиринт отступлений и возвращений, вследствие чего, читатель словно бродит в дремучем лесу без всяких дорог... — все это вместе взятое делает произведение Достоевского весьма далеким... от величия и очарования гения». Более того. По мысли Скабичевского, вся работа Достоевского просто пронизана «мрачными красками». Его герой, находясь в Омском тюремном замке, живет в обстановке вражды, непонимания и душевной муки, которые испытывает каждый интеллигентный человек, окруженный озлобленным «крестьянским людом», осужденным на пребывание здесь за разорение своего помещика. Этому интеллигентному, а правильнее сказать политическому, каторжанину Достоевского даже мысли не приходит каким-либо образом переломить «злобное отношение» к себе, взяться, например, за обучение каторжан грамоте. Герой Достоевского далек от этого. Именно в нем самом и в его отношении к «простому человеку» и кроется, по Скабичевскому, нереальность, а значит, необъективность «Записок...». Настоящего героя А. М. Скабичевский находит только у Якубовича-Мельшина. Его политический ссыльный, отбывая Нерчинскую каторгу среди уголовных преступников, не испытывает «нравственной изоляции» и «гнетущей атмосферы». Он — неформальный лидер этих «отверженных», к его слову прислушиваются. Герой Мельшина не только учит каторжан грамоте, но и читает им Лермонтова, Пушкина, Гоголя, находя в своей просветительской деятельности искреннее удовлетворение. Именно подобная картина, по мысли Скабичевского, и отражает действительное состояние сибирской ссылки. «Политик», интеллигент и на каторге стоит во главе «народных масс», не только не испытывая вражды, но и пользуясь уважением и преклонением «простого» человека. «К народу, — резюмирует критик, — следует подходить, не отрешаясь от всех своих интересов, а напротив, стараясь сливать свои интересы с его в нечто общее, определенное, достижимое». Как видим, статья А. М. Скабичевского, несмотря на ее достоинства и знание «предмета», все же не свободна и от политизированности. Автору не удается сохранить объективность анализа, вольно или невольно Скабичевский встает на сторону «революционно-демократического лагеря», к которому можно отнести Якубовича-Мельшина. Историографическое осмысление достижений ученых и публицистов середины XIX — начала ХХ в., изучавших проблемы политической ссылки в Сибирь, было продолжено советскими исследователями. Ведущую роль в этом сыграло Всесоюзное общество бывших политкаторжан и ссыльнопоселенцев. Уже в первой половине 1920-х гг. здесь сложилась соответствующая организационная структура, призванная координировать и направлять исследовательскую работу. При центральном совете были созданы секции по изучению «эпохи утопического социализма в России»; декабристского движения, «народовольчества»; событий 1905 г.; «Великого Октября». Активное участие в научных изысканиях Общества приняли и некоторые профессиональные историки. Их было немного — Н. М. Дружинин, Б. П. Козьмин, Э. А. Корольчук, М. В. Нечкина, Е. Д. Никитина, Н. А. Рожков, В. Н. Соколов и некоторые другие. Самостоятельную научную работу призваны были вести отделения на местах. Особой активностью отличались Московское, Ленинградское и сибирские — Александровское, Нерчинское, Енисейское, Иркутское, Якутское. Они объединяли значительное число исследователей-любителей, энтузиастов, стремившихся сохранить для потомков как можно больше материалов из «эпохи борьбы с царизмом». Отсутствие государственного диктата, политизированности и идеологизированных штампов, «классового и партийного подхода» в 1920-х — начале 1930-х гг. позволило Обществу развернуть разнообразную издательскую деятельность. Здесь публиковались мемуары и исследования не только большевиков и социал-демократов, но и эсеров, анархистов, «бывших царских правоведов» и служителей тюремного ведомства. За 15 лет своего существования Общество выпустило около 700 книг и брошюр, сборников землячеств, популярных и научно-популярных серий, содержащих уникальный историографический и источниковедческий материал по истории революционного движения в России13. В начале 1933 г. Центральное бюро научно-историко-исследовательских секций при президиуме Общества приступило к осуществлению уникального проекта — созданию отдельной истории политической тюрьмы, каторги, ссылки и эмиграции в России. Предполагалось исследовать период с XVII в., с «эпохи массовых крестьянских волнений до конца интервенции и Гражданской войны 1922 г.». Издание было рассчитано на четыре тома «с географическими, именными и тематическими указателями». В 1934 г. был составлен и отпечатан План издания, представлявший подробнейший конспект истории социально-экономического и политического развития страны за три века14. Казалось бы, необходимость обобщения уже собранного огромного мемуарного и исследовательского материала, грандиозность выполнения предстоящих задач по созданию истории тюрьмы, каторги и ссылки, а также отсутствие давления единой, классовой методологией научного поиска на авторский коллектив должно было привести Общество, прежде всего к историографическому осмыслению этой темы. Однако этого не произошло: историографическое изучение истории политической ссылки учеными Общества ограничилось лишь эпизодическими обращениями к конкретным работам авторов 1890–1900-х гг. Комплексного исследования массив литературы о каторге и ссылке середины XIX — начала ХХ вв. не получил. Еще в 1922 г. И. И. Генкин, рецензируя книгу В. А. Плескова «По тюрьмам и этапам» на страницах журнала «Историко-революционный вестник», пришел к выводу, что за пять лет, прошедших после Октябрьской революции, положение с изучением темы не изменилось. «История царской тюрьмы и каторги, — писал публицист, — еще ждет своего исследователя. Со времен прекрасной книги Мельшина-Якубовича появилось довольно много отдельных монографий, но до сих пор нет еще труда, который дал бы одну общую яркую характеристику». В конце 1920-х — середине 1930-х гг. ситуация осталась той же: ученые Общества разрабатывали конкретные, в основном «яркие, героические эпизоды борьбы пролетариата с царизмом», истории же изучения этой темы для них, как правило, не существовало»15. Несомненной заслугой Общества являются исследования в области библиографии политической тюрьмы, каторги и ссылки, и, в первую очередь, в Сибири. Историческое изучение революционного прошлого настоятельно требовало учета и систематизации уже изданного материала. Отсюда понятно стремление историков к составлению библиографических тематических обзоров, сопровождавшихся нередко краткими аннотациями. По этому пути развивали исследования Е. Д. Никитина, а также Б. Бессель, А. Матиясевич и В. Николаев. Систематизируя историографические источники по типу (биографии, мемуары, эпистолярное наследие), происхождению (официальные, неофициальные), алфавитному и хронологическому порядку, авторы выявили и, по существу, заново ввели в научный оборот некоторую небольшую часть забытой литературы 80-х гг. XIX в.16 Вместе с тем, на страницах изданий Общества лишь изредко появлялись историографические обзоры отдельных сюжетов этой темы. К их числу, например, можно отнести статью К. Дубровского «Якутская ссылка в русской художественной литературе», опубликованную в 1928 г. и явившуюся продолжением еще дореволюционных литературно-критических исследований автора17. Работа К. Дубровского примечательна тем, что в ней он устанавливает, своего рода, периодизацию историографии Якутской политической ссылки. По его мнению, ее начальной границей в литературе XIX в. следует считать 1824 г. — год издания поэмы К. Ф. Рылеева «Войнаровский», повествующей о судьбе политического изгнанника, арестованного и высланного в Якутск по воле Петра I в 1716 г. За Рылеевым о Якутской политссылке писали А. А. Бестужев-Марлинский, И. Т. Калашников, И. А. Гончаров, а позднее — В. Г. Короленко. По мысли критика, все эти работы должны стать предметом внимательного исследования, как специалистов-литераторов, так и широкого круга читателей. Заслуживает быть рассмотренной и работа Г. Берлинера «Достоевский, как изобразитель дореформенной каторги»18. Она интересна тем, что автор, в отличие от критиков и публицистов, воспринимавших «Записки из мертвого дома» как совершенно беспристрастный и адекватный «действительности документ», изначально усомнился в достоверности повествования Достоевского об острожной и тюремной жизни. По мысли Берлинера, «классовое лицо Достоевского и его социально-политические взгляды были не таковы, чтобы от него можно было ожидать исчерпывающего разоблачения дореформенных каторжных порядков». Как свидетельствует С. Токаржевский, отбывавший каторгу с Достоевским, писателя можно было уличить в чем угодно — шовинизме, ура-патриотизме и угодничестве перед властями, но не в революционности. Берлинер считает, что Достоевский «пригладил» действительность, «сгладил острые углы», «оставил без внимания вопиющие факты». Причиной тому служит «двойственность» позиции Достоевского, которой был «в сущности, деклассирующимся дворянином, весьма болезненно переживавшим процесс своего деклассирования»19. Именно эта «двойственность» служила источником вражды между дворянами-петрашевцами Достоевским и Дуровым и «каторжным народом», относившимся к ним с ненавистью. Установить же с каторгой «иные отношения» у Достоевского «не хватило политической сознательности». Отсюда — метания и «переживания» автора. Вывод Берлинера суров и однозначен — «привилегированность» Достоевского и помешала ему нарисовать правдивую картину сибирской каторги». Принижение критиком роли «Записок из мертвого дома» Ф. М. Достоевского в формировании общественного сознания читателя начала 1860 | |
| Просмотров: 1058 | Рейтинг: 0.0/0 |
| Всего комментариев: 0 | |