18.02.2009
Автор: Иванов Александр Александрович

  А. М. Скабичевский, либеральный критик и историк русской литературы второй половины XIX в., известен, прежде всего, как один из ведущих сотрудников «Отечественных записок», перу которого принадлежат статьи о творчестве Тургенева, Гончарова, Некрасова, Льва Толстого, Писарева, Писемского, Добролюбова… Изучая современную публицистику, А. М. Скабичевский просто не мог обойти вниманием и тему политической тюрьмы, каторги и ссылки, т. к. считал, что «слишком многим интеллигентнейшим и талантливейшим русским людям пришлось испытать на личном опыте и личном участии» эту действительность. Вот почему 1898 г. критик опубликовал в газете «Русская мысль» большую статью под названием «Каторга пятьдесят лет тому назад и ныне», а затем включил ее в сборник своих работ, выдержавший к 1903 г. уже третье издание1. Настоящая статья интересна для нас по двум причинам. Прежде всего, это второе и последнее, после Н. М. Ядринцева 2, обобщающее исследование историографии ссылки в Сибирь XIX в. Более поздние авторы, такие как В. А. Ватин, П. М. Головачев, В. Д. Жижин, В. Н. Соколов и М. Яник, публиковавшие свои работы в 1900–1917 гг., разрабатывали лишь отдельные сюжеты этой многогранной темы. Следует подчеркнуть и другую особенность статьи Скабичевского: изучая работы своих знаменитых современников – С. В. Максимова, Ф. М. Достоевского, П. Ф. Якубовича (Мельшина) и А. П. Чехова, как известно, много писавших о сибирских тюрьмах, каторге и ссылке, автор далек от пустого восхваления их талантов и заслуг, что было свойственно, например, большей части советской историографии. Анализ трудов этих писателей в основном беспристрастен, критичен и конструктивен, что, безусловно, свидетельствует о наличии как собственной совершенно определенной позиции автора по этому вопросу, так и о достаточно основательном знании им фактической стороны предмета исследования. А. М. Скабичевский анализирует литературу о каторге и ссылке почти за полвека. При этом, понимая трудности своей задачи, связанные, прежде всего с огромным объемом разнопланового материала, автор сосредоточивает свои усилия на разборе нескольких научных и публицистических произведений. По словам Скабичевского, он лишь «обозначает наиболее высокие вершины горной цепи», одной из которых и является исследование С. В. Максимова 3. «Сибирь и каторгу» Максимова А. М. Скабичевский называет целой «эпопеей, в своем роде, Илиадой и Одиссеей каторжной жизни». Для него — «это не ряд каких-нибудь бессвязных картинок и этнографических очерков, а серьезное научное исследование, совмещающее в себе и этнографию, и историю, и статистику каторги». Высокая оценка творчества С. В. Максимова сочетается у Скабичевского и с серьезной критикой его работы. Едва ли не первым он обращает внимание на существенный недостаток книги именитого этнографа. Прежде всего, критика не удовлетворяет отношение Максимова к источнику. «Сибирь и каторга» содержит весьма незначительное количество конкретных ссылок, работы же «предшественников» если и цитируются, то делается это столь «вольно», что читатель не может порой отличить, где авторский текст, а где иллюстрация чужой мысли. «К сожалению, — пишет Скабичевский, — Максимов редко извещает читателя, из каких источников взял он те или другие факты». То же произвольное отношение к источнику приводит и к еще одному недостатку: рисуя ту или иную сцену из каторжной жизни в Сибири, Максимов очень редко «привязывает» ее к конкретному месту и времени. Читатель остается «в недоумении», относится описываемое Максимовым событие к Тобольску, Иркутску или Нерчинску, «современные ли это факты или же давно прошедшее время». Надо подчеркнуть, А. М. Скабичевский не ставит под сомнение достоверность сообщаемого Максимовым материала. «Не можем же мы допустить, — пишет он, — чтобы такой почтенный и уважаемый этнограф, как г. Максимов, выдумывал все сообщаемые им факты из своей головы». Однако самое слабое место Максимова, по мысли Скабичевского, даже не в отсутствии ссылок на первоисточник, а в идеализации им мира ссыльных. «Очень возможно, — утверждает Скабичевский, — что г. Максимов несколько идеализировал тюремную общину». Свое заключение критик подкрепляет достаточно подробным и основательным анализом. По его мнению, исследователь просто не хочет замечать «темных сторон» ссылки. Но причина этого не в убеждениях и политическом сredo автора, исповедовавшего, как известно, народническую доктрину. Главная причина, считает Скабичевский, - в незнании автором предмета своего исследования! Выдвинув столь серьезное обвинение в адрес С. В. Максимова, А. М. Скабичевский пытается его обосновать. Он подчеркивает, что именно отсутствие «личного опыта» у Максимова, «никогда не жившего острожной жизнью» и не имевшего возможность наблюдать ее близко и долго», а пользовавшегося лишь «рассказами посторонних лиц, да разными рукописными и печатными документами», и привело исследователя к идеалистическому, а значит, неправильному отображению мира каторжных и ссыльных. С настоящим весьма резким выводом А. М. Скабичевского вряд ли следует согласиться полностью. Необходимо иметь в виду, что как этнограф, С. В. Максимов непосредственно исследовал «мир отверженных», пройдя с несколькими партиями десятки верст, записывая при этом рассказы осужденных, отрабатывая и обобщая полученный материал. Скорее всего, его представления о тюремной общине складывались из отношения народников к общине как таковой, как известно, видевших в ней основу будущего социального и экономического равенства и нежелавших замечать ее слабые, «темные» стороны. Столь же критически настроен А. М. Скабичевский и к «сочинению г. Чехова» 4. В самом начале статьи литературовед отдает дань должного уважения «Острову Сахалин». Скабичевский считает его «не менее научно-серьезным и обстоятельным, представляющим собой как бы продолжение и дополнение к труду г. Максимова, заключающим в себе то, чего в книге последнего не хватает — именно исследование быта каторжных и поселенцев на острове Сахалин, этого последнего нового слова русской каторги». Тем не менее, по мысли критика, и А. П. Чехову так же не удалось до конца объективно отобразить мир каторги и ссылки. Главный недостаток «Острова…» Скабичевский видит, опять же, в идеализации автором жизни каторжников и поселенцев. Перечисляя достоинства Сахалинской каторги — просторные, оборудованные по последнему слову техники тюремные помещения, отсутствие кандалов и наказаний, «интеллигентное» отношение к ссыльным со стороны чиновников, Чехов, по мысли Скабичевского, слишком рано и необоснованно воскликнул: «как бы то ни было, Мертвого дома уже нет». «Мертвый дом» есть и А. М. Скабичевский на большом фактическом материале доказывает его существование. По его мнению, А. П. Чехов просто не акцентирует внимание на этом, принимая лишь робкие «побеги новой жизни за саму жизнь». Кого же из оставшихся авторов А. М. Скабичевский считает все же наиболее объективным в отображении каторжного мира — Ф. М. Достоевского или П. Ф. Якубовича-Мельшина? У критика нет определенного и однозначного ответа на этот вопрос, но, по всей видимости, последнего. В начале своей статьи Скабичевский, как и в случае с С. В. Максимовым и А. П. Чеховым, отмечает достоинства и значение «Записок из «Мертвого дома» 5. Он пишет о настоящей сенсации, произведенной Ф. М. Достоевским. «Из-под пера человека, окруженного ореолом мученичества, вышло нечто до того времени небывалое и немыслимое. О каторге ходили одни темные, баснословные, исполненные самых невероятных ужасов слухи, и вдруг появилось подробнейшее изображение каторжной жизни человеком, который сам испытал ее в продолжение многих лет. Одно уже это, помимо художественных достоинств книги, должно было приковать к ней читателей». По мысли А. М. Скабичевского, книга Достоевского «не только по своему фактическому содержанию, но и в идейном отношении стояла совершенно в русле движения того времени и нисколько ему не противоречила». Но критик как нельзя более далек от «коленопреклоненовения перед гением Достоевского». Автор считает его «талантом крайне односторонним». Достоевский велик только как психолог или, правильнее сказать, психиатр. Внешняя изобразительность, пластика, хромает во всех его самых лучших романах, даже и в таком, действительно шедевре, как «Преступление и наказание». Какие же недостатки находит А. М. Скабичевский в «Записках...»? Прежде всего, критик обвиняет автора в чрезмерном увлечении изображением «внутреннего мира» своего героя в ущерб исследованию каторги вообще. «Добавьте сюда «техническую неуклюжесть «Записок...», отсутствие в них строгой систематичности, местами повторяемость, местами отрывочность или многословие, лабиринт отступлений и возвращений, вследствие чего, читатель словно бродит в дремучем лесу без всяких дорог... — все это вместе взятое делает произведение Достоевского весьма далеким... от величия и очарования гения...». Более того. По мысли Скабичевского, вся работа Ф. М. Достоевского просто пронизана «мрачными красками». Его герой, находясь в Омском тюремном замке, живет в обстановке подлинной вражды, непонимания и душевной муки, которые испытывает каждый интеллигентный человек, окруженный озлобленным «крестьянским людом», осужденным на пребывание здесь за разорение своего помещика, ограбление или убийство. Этому интеллигентному, а правильнее сказать политическому, каторжанину Достоевского даже мысли не приходит каким-либо образом переломить «злобное отношение» к себе, взяться, например, за обучение каторжан грамоте. Герой Достоевского далек от этого. Именно в нем самом и в его отношении к «простому человеку» и кроется, по Скабичевскому, «нереальность», а значит, необъективность «Записок...». Настоящего героя А. М. Скабичевский находит только у П. Ф. Якубовича-Мельшина 6. Его политический ссыльный, отбывая Нерчинскую каторгу среди, в основном, уголовных преступников, не испытывает «нравственной изоляции» и «гнетущей атмосферы». Он — настоящий неформальный лидер этих «отверженных», к его слову прислушиваются, он пользуется авторитетом и признанием лидера. Герой Мельшина не только учит каторжан грамоте, но и читает им Лермонтова, Пушкина, Гоголя, находя в своей просветительской деятельности искреннее удовлетворение. Именно подобная картина, по мысли А. М. Скабичевского, и отражает действительное состояние сибирской политической тюрьмы, каторги и ссылки. «Политик», интеллигент, утверждает критик, и на каторге стоит во главе «народных масс», не только не испытывая вражды, но и пользуясь уважением и преклонением «простого» человека. «К народу, — резюмирует Скабичевский, — следует подходить, не отрешаясь от всех своих интересов, а напротив, стараясь сливать свои интересы с его в нечто общее, определенное, достижимое». Настоящее заключение не может не вызвать у современного читателя чувства легкой досады и разочарования. Оказывается, все просто: вывел автор на страницах своего исследования образ революционера и в условиях жестокой ссылки продолжающего неустанно просвещать народ – значит, именно этому автору удалось единственно правильно и достоверно отобразить каторжный мир. Нет у вас такого революционера, а есть лишь «серые будни» или «бесконечный праздник», значит, вы не знаете предмета исследования. Не трудно заметить нарочитой политизированности, а, следовательно, и необъективности подобного вывода. По всей видимости, здесь Скабичевский-исследователь уступает место Скабичевскому-политику, как известно, до конца своих дней придерживавшегося своеобразному симбиозу либеральной и народнической социальных доктрин на роль интеллигенции в «пробуждении» «своего» народа 7 Отсюда - и еще один, на наш взгляд, неверный вывод. «Можно положительно сказать, - пишет А. М. Скабичевский о состоянии «каторжной» литературы конца XIX в., - что ни одна сторона русской жизни не исследована так подробно и тщательно, как именно эта. Мы можем похвастаться без преувеличения, что имеем по этому предмету такую богатую литературу, какую вряд ли можно найти в других странах Европы». С подобным заключением никак нельзя согласиться. Кроме отдельных сугубо профессиональных исследований правовой базы ссылки, изданных в 1890-х годах Н. Д. Сергеевским, Н. С. Таганцевым и И. Я. Фойницким, да нескольких десятков публикаций мемуарного или очеркового характера, сибирская ссылка как система карательных и исправительных мер, как пример по-существу колониальной региональной политики Центра по отношению к окраинам империи, наконец, как одна из крупных составляющих «сибирского общества», не изучалась вообще. Вот почему, наиболее правильно состояние историографии сибирской ссылки, на наш взгляд, оценил, например, А. П. Чехов в письмах «Из Сибири»: «Взгляните-ка вы на нашу литературу по части тюрьмы и ссылки: что за нищенство! Две-три статейки, два-три имени, а там хоть шаром покати, точно в России нет ни тюрьмы, ни ссылки, ни каторги» 8.

Примечания:
1. Каторга пятьдесят лет тому назад и ныне / В кн.: Скабичевский А. М. Сочинения. В 2-х тт. Т. 2. СПб., 1903. С. 685-746. Далее по тексту приводятся цитаты именно из этой статьи.

2. Ядринцев Н. М. Преступники (По изображению романтической и натуральной школы) // Дело. 1872. № 6. С. 161-193. Он же. Сибирь как колония в географическом, этнографическом и историческом отношении. СПб., 1892. 720 с.

3. Максимов С. В. Ссыльные и тюрьмы. СПб., 1862. Т. 1: Несчастные. 359 с.; Он же. Сибирь и каторга. СПб., 1871. Ч. 1: Несчастные.. 459 с. Ч. 2: Виноватые и обвиненные. 353 с. Ч.3: Политические и государственные преступники. 383 с.

4. См., например: Чехов А. П. Из Сибири: Сборник. Иркутск, 1985. 416 с.

5. См., например: Достоевский Ф. М. Записки из Мертвого дома. ПСС в 30-ти тт. Т. 4. Ленинград, 1972. 326 с.

6. См., например: Мельшин Л. В мире отверженных. Записки бывшего каторжника. Т. 2. «Русское богатство», 1902. 403 с.

7. См., например: Кантор В. Безыдеальная эстетика (Литературно-эстетические взгляды и судьба А. М. Скабичевского) // Вопросы литературы. 1986. № 3. С.137-167.

8. Чехов А. П. Из Сибири: Сборник. Иркутск, 1985. С. 20.